Сын ваш был болен, имел шкарлатина, и его болезнь продолжался почти две недели.
Е. И. Зельднер (надзиратель пансиона) – В. А. Гоголю, 8 ноября 1822 г., из Нежина. Ист. Вестн., 1902, февр., 525.
В истории первых лет пребывания Гоголя в Нежине играл известную роль надзиратель пансиона и преподаватель немецкого языка Егор Иванович Зельднер. Отсылая сына в Нежин, Василий Афанасьевич просил Зельднера позаботиться и посмотреть за мальчиком. Зельднер обещал сделать это. Зельднер должен был блюсти за здоровьем мальчика, следить за его благонравием и успехами, воздействовать на него, когда нужно. Конечно, услуги эти не были даровыми: отношения отца Гоголя к его наставнику были основаны на взаимных одолжениях и были «патриархальными». Зельднеру поставляли продукты васильевской экономии.
П. Е. Щеголев. Школьные годы Гоголя (на основании неизданных документов). Ист. Вестн., 1902, февр., 514.
Вы пишете, что не можно за мною прислать. Ах, сделайте милость, пришлите за мною! Нужды нет, что живете в Кибинцах; мне с вами везде будет весело. Притом же погода к празднику ежедневно становится лучше. Не откажите моей просьбе и осчастливьте своего сына.
Гоголь – родителям, 11 декабря 1823 г., из Нежина. Письма, I, 18.
Воротясь однажды после каникул в гимназию. Гоголь привез на малороссийском языке комедию, которую играли на домашнем театре Трощинского, и сделался директором театра и актером. Кулисами служили ему классные доски, а недостаток в костюмах дополняло воображение артистов и публики. С этого времени театр сделался страстью Гоголя и его товарищей, так что, после предварительных опытов, ученики сложились и устроили себе кулисы и костюмы, копируя, разумеется, по указанию Гоголя, театр, на котором подвизался его отец: другого никто не видел. Гоголь не только дирижировал плотниками, но сам расписывал декорации.
П. А. Кулиш (со слов товарищей Гоголя). Записки о жизни Гоголя, I, 27.
Пришлите мне полотна и других пособий для театра. Первая пьеса у нас будет представлена «Эдип в Афинах», трагедия Озерова. Ежели можно прислать и сделать несколько костюмов, – сколько можно, даже хоть и один, но лучше ежели бы побольше; также хоть немного денег. Каждый из нас уже пожертвовал, что мог, а я еще только. Как же я сыграю свою роль, о том я вас извещу. Уведомляю вас, что я учусь хорошо, по крайней мере, сколько дозволяют силы… Я думаю, дражайший папенька, ежели бы меня увидели, то точно бы сказали, что я переменился, как в нравственности, так и успехах. Ежели бы увидели, как я теперь рисую! (Я говорю о себе без всякого самолюбия.)
Гоголь – родителям, 22 января 1824 г., из Нежина. Письма, I, 19.
Многие из учеников, особливо первого и второго отделения (по языкам), отмеченные в списках единицею или ничем, не успели и не успевают, потому что приходят в класс неготовыми и неисправными, т. е. без учебных пособий, без упразднений и без знания заданных уроков. Отметку за поведение получили по единице: Яновский – за неопрятность, шутовство, упрямство и неповиновение…
Ведомости о поведении пансионеров за февраль 1824 г. Гербель, 48.
Жаль, что ваш сын иногда ленится, но когда принимается за дело, то и с другими может поравняться, что и доказывает его отличные способности.
И. С. Орлай (директор гимназии) – В. А. Гоголю, 28 марта 1824 г. Ист. Вестн., 1902, февр., 517.
Бывшие наставники Гоголя аттестовали его как мальчика скромного и «добронравного»; но это относится только к благородству его натуры, чуждавшейся всего низкого и коварного. Он, действительно, никому не сделал зла, ни против кого не ощетинивался жестокою стороною своей души; за ним не водилось каких-либо дурных привычек. Но никак не должно воображать его, что называется, «смирною овечкою». Маленькие, злые ребяческие проказы были в его духе, и то, что он рассказывает в «Мертвых душах» о гусаре, списано им с натуры.
…Положение их было похоже на положение школьника, которому, сонному, товарищи, вставшие поранее, засунули в нос гусара, т. е. бумажку, наполненную табаком. Потянувши впросонках весь табак к себе со всем усердием спящего, он пробуждается, вскакивает, глядит, как дурак, выпучив глаза, во все стороны, и не может понять, где он, что с ним было, и потом уже различает озаренные весенним лучом солнца стены, смех товарищей, скрывшихся по углам, и глядящее в окно наступившее утро, с проснувшимся лесом, звучащим тысячами птичьих голосов, и с осветившеюся речкою, там и там пропадающею блещущими загогулинами между тонких тростников, всю усыпанную нагими ребятишками, зазывающими на купанье, – и потом уже, наконец, чувствует, что в носу у него сидит гусар (Мертвые души, ч. I, гл. VIII).
Эти «блестящие загогулины между тонких тростников» живо напоминают тому, кто знает местность нежинского лицея, протекающую мимо него тихую, поросшую камышами речку, а проснувшийся лес, звучащий тысячами птичьих голосов, есть не что иное, как тенистый, обширный сад лицея, похожий на лес.
П. А. Кулиш, I, 19.
Ныне 13 июня, через десять дней вы пришлете за мною (каникулы будут 20 июня). Но так как еще мне надо сделать платье, то мы не ранее 23-го выедем отсюда. Как бы я желал скорее! Г-н Баранов и Данилевский с нетерпением ожидают вместе со мною каникул. Ежели вы будете присылать за нами, то, пожалуйста, пришлите нашу желтую коляску с решетками и шестеркою лошадей. Не забудьте – коляску с зонтиком; в случае дождя, чтобы нам спокойно было ехать, не боясь быть промоченными. Я думаю, папенька не забыл сделать того, о чем я его просил, именно – для меня лошадку. Еще, сделайте милость, пришлите нам на дорогу, для разогнания скуки долго оставаться на постоялых дворах, несколько книг из Кибинец. Но вместо повестей пришлите вы нам книгу под заглавием: «Собрание образцовых сочинений» в стихах, с портретами авторов, в шести томах.
Я уже почти собрался, уклал все свое имущество и ожидаю со дня на день сего времени. Уже вижу все милое сердцу, вижу вас, вижу милую родину, вижу тихий Псел, мерцающий сквозь легкое покрывало, которое я скоро сброшу, насладясь истинным счастием, забывь протекшие быстро горести. Одна счастливая минута может вознаградить за годы скорбей.
Прошу вас прислать еще денег десять рублей, которые мне следует получить. Еще раз, они теперь мне пренужны, ибо мне надо расплатиться и купить еще красок для рисования.
Гоголь – родителям, 13 июня 1824 г., из Нежина. Письма, I, 20.
Мы всегда ездили домой на вакации с Гоголем и с сыном моего отчима, Барановым. Помню один забавный случай с надзирателем Зельднером. Зельднер навязался ехать с нами. Коляску прислали четвероместную. Было бы место для всех, но к нам напросился еще некто Щербак (он был знаком с семейством Гоголя); он жил около Пирятина; это были довольно богатые люди. Зельднер еще сохранял тогда для нас авторитет: его присутствие нас очень стесняло. К тому же с ним было несчастье: каждый раз, когда он пускался в дорогу, с ним случалось расстройство желудка, да и в деревне жить с ним было не очень приятно. Он ехал к нам обоим, но обоим не хотелось его брать. Когда условились с ним ехать, то он пошел с нами на черный двор, где была коляска, и хотел непременно доказать, что можно ехать впятером. Наружность его была забавная, ноги циркулем. Наконец все было готово к отъезду. Накануне жена Зельднера, Марья Николаевна, напекла нам на дорогу пирожков, и на другой день, чем свет, мы должны были тронуться в путь. Но мы составили заговор – уехать раньше. На другой день утром приехавший за нами человек Гоголя, Федор, разбудил нас в музее (так назывались отделения, на которые разделялись воспитанники; их было три: старшее, среднее и младшее). Зельднер потом нас искал и ни за что не хотел поверить, что мы уехали. «А, мерзкая мальчишка!» – говорил он.
