Гоголь – А. О. Смирновой, 26 окт. 1850 г., из Одессы. Письма, IV, 354.
В Одессе, где Гоголь прожил довольно времени, он почти ежедневно бывал у моего брата (кн. В. Н. Репнина), который отвел ему особенную комнату с высокой конторкой, чтобы ему можно было писать стоя; а жил он не знаю где. У моего брата жили молодые люди малороссияне, занимавшиеся воспитанием его младших сыновей. Жена моего брата была хорошая музыкантша; Гоголь просил ее аккомпанировать хору всей этой молодежи на фортепиано, и они под руководством Гоголя пели украинские песни. К матери моей (мы жили в другом доме) он приходил довольно часто, был к ней очень почтителен, всегда целовал ей руку. Он рекомендовал ей проповеди какого-то епископа Иакова и однажды, застав Глафиру Ивановну, которая читала вслух матери моей «Мертвые души», он сказал: «Какую чертовщину вы читаете, да еще в великий пост!» У матери моей была домовая церковь. Гоголь приходил к обедне, становился в угол за печкой и молился, «как мужичок», по выражению одного молодого слуги, т. е. клал земные поклоны и стоял благоговейно.
Кн. В. Н. Репнина. О Гоголе. Рус. Арх., 1890, III, 229.
Еще за год до кончины, когда он страшно состарился душевно, достаточно было ему услышать звуки родных украинских мелодий, чтобы все в нем встрепенулось и ярко вспыхнула едва тлеющая искра воодушевления. Кн. Репнина рассказывала нам, как Гоголь во время своей жизни в Одессе в доме ее отца приобрел себе этим поэтическим энтузиазмом общую любовь, не исключая даже прислуги и дворни, которая восхищалась, во-первых, тем, что «сочинитель» молится совсем как простой человек, кладет земные поклоны и, вставая, сильно встряхивает волосами, и во-вторых, что он любит петь и слушать простые песни.
В. И. Шенрок со слов кн. В. Н. Репниной. Материалы, II. 51.
Силы еще не слабеют, несмотря на слабость здоровья; работа идет с прежним постоянством, и хоть еще не кончена, но уже близка к окончанию.
Гоголь – В. А. Жуковскому, в октябре – ноябре 1850 г., из Одессы. Письма, IV, 292.
Живу я в Одессе, покуда, слава богу. Общество у меня весьма приятное: добрейший Стурдза, с которым вижусь довольно часто, семейство кн. Репниных, тебе тоже знакомое. Из здешних профессоров Павловский, преподаватель богословия и философии, Михневич, Мурзакевич, потом несколько добрых товарищей еще по нежинскому лицею. Словом, со стороны приятного препровождения грех пожаловаться. Дай бог только, чтобы не подгадило здоровье. Поместился я тоже таким образом, что мне покойно и никто не может мне мешать, в доме родственника моего (А. А. Трощинского), которого, впрочем, самого в Одессе нет, так что мне даже очень просторно и подчас весьма пустынно.
Гоголь – С. П. Шевыреву, 7 ноября 1850 г., из Одессы. Письма, IV, 357.
На Гоголя имел большое влияние протоиерей Павловский, почтенный и добрейший священник, когда Гоголь жил у Репниных в Одессе.
А. О. Смирнова. Автобиография, 306.
18 ноября. – Нахожу, что Гоголь стал лучше выговаривать. Впрочем, он все стихи читал. Обедал Ильин. Долго хвалил «Тяжбу» Тургенева, а потом кончил тем, что «конечно, без «Ревизора» эта пьеса не существовала бы». Гоголь сказал: «Нельзя кому-нибудь ее прочесть?» Княгиня (Е. П. Репнина, урожд. Балабина) подхватила: «Да вы сами». Князь – туда же, Ильин тоже, я сперва потихоньку княгине, потом вслух: «Слишком много чести Тургеневу!» Гоголь на князевы слова было сказал: «Почему ж?» Но потом отклонил: «Ведь я ленив; я бы лучше послушал!»
21. – Он был. Опять княгиня хотела было принести книжку с Тургеневым, чтоб он читал вслух. «Зачем! Зачем!» – по-моему, с явным видом опасения.
23. – Вопрос сделал князю и мне: «Кому честолюбие более свойственно, мужчине или женщине?» Князь: «Женщине». Я: «Женщине». Гоголь: «Почему бы это так?» Я: «Да с женщины оковы сняли». Гоголь: «Так они и стали оковы накладывать». Я: «Вы нам теперь разрешите этот вопрос». Гоголь: «Я оттого и спрашивал, что сам в недоумении».
26 ноября. – Княгиня: «Многие господа думать не могут, не куря сигар». Гоголь: «Почему бы это так?» Бодров: «Очень естественно: дым причиняет раздражение в мозгу». Княгиня: «Все же не сам человек достигает до мыслей». Гоголь: «Да, это унизительно для человека! Ночью – мечты. Поутру – мысли. После обеда – грезы». Княгиня Долгорукова к нему писала, что рада всегда видеть его; звала к себе на вечер, говоря, что у нее будет прекрасный пол, а он так чувствует красоту, и что ей хотелось бы представить славу России и своим и иностранцам. Ответ был (в чем я упрекнула), что «по слабости здоровья» и т. д. Я: «Какая хитрая! Это, чтоб завладеть автографом». Гоголь: «Нельзя же было: дама пишет. Я у нее был с визитом». Я: «Вам надобно поучиться быть невежливым». Гоголь: «Не могу! А бывало я так, не останавливаясь, был неучтив». Намедни он сказал: «Человек со временем будет тем, чем смолоду был».
30. – Княгиня говорила о «Фритиофе» Тегнера. Гоголь и не слыхал никогда о нем. Грот перевел с шведского. Княгиня восхищается этою поэмою. Гоголь: «Да в чем дело?» Княгиня: «Молодой человек любит одну девушку». Гоголь: «Так дело обыкновенное!» (Я бы желала, чтобы у меня навек в ушах остались звук его голоса и полный выговор всех слогов.) Княгиня: «Да, но советы, которые дают ему родители, очень хороши». – Гоголь: «Но лица в ней каковы? Есть ли барельефность?» Княгиня: «Как же, много замечательного». Гоголь: «Да что же, мысли ли автора или сами лица?» Гоголь: «Француз играет, немец читает, англичанин живет, а русский обезьянствует. Много собачьей старости». При Ильине он много толковал о том, как пишут: иной пишет то, что с тем или с другим случалось, что его поразило. Можно было заключить из его слов, что есть люди, которые творят.
Неизвестная. Дневник. Рус. Арх., 1902, I, 544.
Пишу из Одессы, куда убежал от суровости зимы. Последняя зима, проведенная мною в Москве, далась мне знать сильно. Думал было, что укрепился и запасся здоровьем на юге надолго, но не тут-то было. Зима третьего года кое-как перекочкалась, но прошлого – едва-едва вынеслась. Не столько были для меня несносны самые недуги, сколько то, что время во время их пропало даром, а время мне дорого. Работа – моя жизнь; не работается – не живется, хотя покуда это и не видно другим. Отныне хочу устроиться так, чтобы три зимние месяца в году проводить вне России, под самым благораствореннейшим климатом, имеющим свойство весны и осени в зимнее время, т. е. свойство благотворное моей голове во время работы. Я испытал, что дело идет у меня как следует только тогда, когда все утруждение, нанесенное голове поутру, развеется в остальное время дня прогулкой и добрым движением на благорастворенном воздухе, а здесь в прошлом году мне нельзя было даже выходить из комнаты. Если это не делается, голова на другой день тяжела, неспособна к работе, и никакие движения в комнате, сколько их ни выдумывал, не могут помочь. Слабая натура моя так уже устроилась, что чувствует жизненность только там, где тепло не-натопленное. Следовало бы и теперь выехать хоть в Грецию: затем, признаюсь, и приехал в Одессу. Но такая одолела лень, так стало жалко разлучаться и на короткое время с православной Русью, что решился остаться здесь, понадеясь на русский авось, т. е. авось-либо русская зима в Одессе будет сколько-нибудь милостивей московской. Разумеется, при этом случае стало представляться, что и вонь, накуренная последними политическими событиями в Европе, еще не совершенно прошла, – и просьба о паспорте, которую хотел было отправить к тебе, осталась у меня в портфеле.
