Питер и города-страны «Золотого кольца» ведь не в счет?
С другой стороны, у нас еще слишком много «жизни». Мы во всех смыслах молоды и боевиты. Ведь если центр города каменеет – это хорошо лишь для туристов: жизнь из него автоматически уходит в пригороды, город оказывается оставлен на растерзание толпам чужаков.
Но в пригородах по определению ничего не происходит, кроме бытовухи, поэтому общественная и интеллектуальная жизнь замирает, несмотря на потоки интернационального люда, вымывающего из исторических центров остатки аутентичности.
Библиотека Архигимназия
Самая спокойная сегодня экспедиция сложилась в библиотеку Архигимназия, продолжившую тему утреннего медицинского музея восковых фигур своим анатомическим театром архитектора Антонио Паолуччи (Antonio Paolucci), выученика Болонской академии братьев Карраччи. Это на центральной площади, но чуть наискосок от Сан-Петронио, уже внутри Музейной улицы, – место, откуда, как я понял по экспликациям, есть и пошел Болонский университет.
Ненароком туда забрел уже в первый или во второй вечер, бесцельно блуждая по аркадам, а там почти классический двухэтажный дворик с арочными галереями 1562 года, все своды которого расписаны (геральдическими в основном) фресками – с десятками, если не с сотнями гербов, орденов и родовых знаков.
Просто заглянул в освещенный двор, ну и пошел вслед за праздным народом, поднялся на второй этаж, куда вели эффектные парадные лестницы, сплошь испещренные гротесками, и попал на встречу с каким-то итальянским писателем в зале Стабат Матер, названным так в честь Россини (привет, Пезаро!) – именно здесь 18 марта 1842 года прошла одна из премьер этого опуса под руководством Доницетти.
Через пару дней заглянул сюда еще раз, чтобы получше разглядеть росписи, а главное, за три евро сходить в самый первый европейский анатомический театр, полностью построенный в 1637 году из кипарисового дерева (лишь знаменитый падуанский в Палаццо дель Бо построен раньше – в 1523–1562 годах, но там я отметился пару лет назад) и скрипящий под ногами кипарисовыми досками.
Падуанский анатомический театр, впрочем, и эффектнее (овальной формы), и сохраннее – на выставке в фойе прямоугольного, болонского, показывают снимки бомбежки 1944 года, когда погибло большинство фресок и сгорел кипарисовый кабинет, откуда извлекли обгорелые статуи 12 самых знаменитых врачей прошлого. Они и теперь аутентичные, а вся прочая деревянная обшивка с панелями и рядами скамеек за изгородями с мощными балясинами – реконструкция. К сожалению.
Но весьма величественная и суггестивная: над прозекторским столом со столешницей неправильной формы из белого мрамора нависает деревянный ангел, а кафедру, с которой вещали преподы, поддерживают две фигуры «спеллати» – людей с полностью снятой кожей, так что видны все мышцы. Их в 1734 году сделали по рисунку Ercole Lelli.
Над балдахином, служащим кафедре навершием, восседает скульптурная аллегория анатомии, впрочем, одетая не только в кожу, но и в одежды, античными складками струящиеся вниз.
Вместо цветка амур посылает ей не что-нибудь, а бедренную кость, и главное ощущение от театральной залы, как от любого кабинета, полностью (включая потолок) обшитого деревом, – зудящая за левым ухом дискомфортная теснота. Несмотря на то, что театр просторен и нигде не жмет, а билет позволяет сбежать отсюда и углубиться в коридоры первого этажа.
Вообще-то здесь библиотека, но не такая, как это обычно у нас, потому что у нас нет, не осталось (или не было?) зданий культурной направленности XVI века. С огромными залами, заставленными антиквариатом, поскольку книжные шкафы, стеллажи и витрины стоят здесь еще с «тех самых времен» и сами по себе являются памятниками истории, не говоря уже о резных дверях с промельками навороченных барочных залов (в некоторые удается ненадолго просочиться), и с росписями стен, заставленных и завешанных рядами геральдических символов, исполненных из хрупкой терракоты.
Под некоторыми сводами и на некоторых стенах между дверьми и арками внутреннего двора сохранились неважнецкие, хотя и «атмосферные» росписи…
А люди, пользующиеся этим кьостро по прямому назначению (работают они тут, что ли?), демонстративно великолепия не замечают. Оцепенелые повседневностью, они как бы передоверяют функцию восхищения иноземным фланерам, мгновенно хватающимся за камеры, стоит им только с улицы в арку, освещенную изнутри, нырнуть. Словно бы совсем рядом, под одними и теми же каменными сводами сосуществуют два совершенно разных антропологических типа – постоянно хладнокровный и все время простодушно удивляющийся.
Туман. Воскресенье в центре Болоньи
Центр Болоньи перекрыт и превращен в прогулочную зону. Кафе выставили прямо на проезжую часть, и снова Болонья стала другой. Обнаружились ракурсы на башни, которых не было раньше.
Возле Сан-Стефано расплескался блошиный рынок. На центральном проспекте тут же образовались кучки по интересам – возле циркачей, возле барабанщиков на главной площади, у эквилибристов. Щедро разлетаются в разные стороны воздушные шарики и мыльные пузыри.
Больше всего люди радуются представлению марионеток, которыми управляет бородатый дядька; его кукольные таксы рассказывали историю любви.
Меня тронуло, что взрослые были увлечены спектаклем гораздо сильнее детей. Огромные негры, компактные азиаты, дородные отцы семейства. Точно сказочник способен сообщить им нечто новое, чего они до этого week-end’a не знали.
Я стоял возле мамы с двумя маленькими дочками, берег карманы и смотрел, как она забылась и перестала наблюдать за девочками. И ведь все знают, чем сердце успокоится и каков финал, но уличные артисты умеют пробираться куда-то внутрь современного холодка и даже умудряются немного подтопить его.
***
Впервые я узнал о Болонье из-за теракта на железнодорожном вокзале 2 августа 1980 года. У нас еще Олимпиада не закончилась, когда в Болонье от смеси гексогена и тротила погибло 85 человек, 200 было ранено. Самый крупный теракт в Италии за послевоенные годы. До сих пор помню картинку (вид сверху) в программе «Время».
«Красные бригады», масонская ложа «П-2» – вот тогда я узнал и о вольных каменщиках, и о левых радикалах, и о терактах тоже я узнал именно тогда – что есть в мире еще и такое. Поразился так, что помню до сих пор.
Это был точечный информационный ожог, подвывающий до сих пор, раз я прогуливался сегодня в толпе не без опаски. Хотя люди вокруг совершенно безмятежны и раскованны почти как дети.
Не знаю, как это объяснить, но память мифологизирует не только собственное прошлое. За эти годы зарубка от инфотравмы превратилась где-то внутри в окалину, в металлическую стружку, которую я ощущаю, бессознательно пытаясь разглядеть следы происшествия где-нибудь на стенах зданий
142. Или же таким образом оправдать их загорелость, прокопченность.
