Главный лайфхак про самую знаменитую фреску Корреджо в Дуомо, где Богородица главного купола окружена кружевами ангельского сонма, взмывая ввысь, а мы, соответственно, видим ее ноги и босые ступни: так вот, она не такая объемная и выпуклая, как на фотографиях.
Я рассчитывал просто-таки на воронку, но река, протекавшая сквозь Парму века назад, окончательно обмелела.
Купол с Иоанном мне показался важнее: святой смотрит из-под потолка на людей внизу; его видение на Патмосе – мы.
Вместо фиалок и ветчины
Пришлось пойти в пинакотеку. Она оказалась еще более странной, чем город. Палаццо Пилотта – комплекс огромных, будто бы недостроенных средневековых зданий (первоначального замка с монастырем, на месте которого затем построили придворный театр и пристроили к театру здоровенный дворец) с монументальным цокольным этажом, похожим на арочный «город» из третьей серии «Трех мушкетеров». Здесь, впрочем, не отходя от очереди в кассы археологического музея, можно снять целый сериал про жизнь кого-нибудь из Фарнезе.
И развалины, и одновременно штаб-квартира местного искусства. Живописные руины со следами отсутствующих корпусов и пристроек не просто законсервированы, но до сих пор перестраиваются, точнее, перекомбинируются, всерьез покалеченные союзниками во время Второй мировой, когда был напрочь разрушен Дворец Оттавио (городская резиденция герцогов пармских), и даже достраиваются новыми корпусами.
Если бы все шло по плану, «как надо», то в Парме вырос бы еще один эффектный герцогский замок, наподобие феррарского или же мантуанского. Но у пармских собственная гордость – они превратили Пилотту в инфернальный музейный комплекс без верхнего света.
Нынешний дворцовый квартал со сквозным проходом к реке разомкнут в до сих пор не отформатированную площадь Маркони у Страда Гарибальди: весь этот огромный газон около музеев и есть территория убитого дружественной авиацией Дворца Оттавио, который решили не восстанавливать. На другой стороне зеленого поля – театр, построенный Марией-Луизой
159, с другой стороны комплекса старых стен – набережная реки Пармы, на другом берегу ее – пустынный Герцогский парк с отдельным барочным дворцом.
Пилотта стоит отдельно от города, как бы слегка отстав от тесных, старинных лабиринтов, затактом или же эпиграфом, тогда как сама основная Парма, точно отлив, массово наступает средневековьем кварталов чуть позже и слегка сбоку от своего главного, градообразующего предприятия.
Место ристалищ и кладбищ
Дворец Оттавио как-то особенно жалко – в тумане, ползущем с реки, порой кажется, что сейчас его полноценные, словно бы восстановленные очертания соткутся из постепенно уплотняющегося воздуха и встанут рядом с мощью сохранившихся стен.
Я ведь не преувеличиваю – бесплотное присутствие взорванных крыльев почти физически ощущаемо, словно анфилады залов и торжественные коридоры, по которым курсировали и табунились персонажи Стендаля, подвисли в паре метров над землей. Из-за чего организм туриста оказывается слегка изможден. Примерно как от латентной лихорадки с легкой испариной. А тут еще и роса на траве…
Выглядит Пилотта многократно перелицованной верхней одежкой. Фасон и фасад многократно менялись, из-за чего (только что над моей головой прогудел мощный самолет, словно бы намекая на возможную бомбардировку – «можем повторить», ага) первоначальная цель этих почти природных кирпичных наростов как следует подзабылась.
По соседству с экс-покоями, обращенными в конторы и выставочные залы, а также театром Фарнезе, вмурованным в лабиринт, разместили исторические и художественные коллекции. В меньшем крыле заселилась археология, тогда как в «первой очереди» основного придворного лабиринта ныне живут скульптура и живопись, галерея которой, впрочем, начинается этнографией: каменными капителями и резными деталями романских да готических храмов.
В археологическую секцию я не пошел (как после пинакотеки и в палаццо Сан-Витале, так и не отысканный в блужданиях внутри тумана), известно же, что наследники славного рода увезли лучшие артефакты и скульптуры в Неаполь, а вот театра Фарнезе, построенного учеником Палладио, не миновать – с его закулисной части начинается путь в пинакотеку.
Так уж устроена изнанка двора и логистика его музеев. За театральным фойе путь начинает двоиться. Налево – собрание картин и артефактов, направо пойдешь – в залы с портретами и бюстами членов правящей династии Боргезе попадешь, а также в лабиринт залов с картинами и фресками Корреджо и Пармиджанино. Здесь их самое полное собрание сочинений в мире. Специалитет.
Предшественник Караваджо
В этих залах Корреджо выигрывает количеством, Пармиджанино – тщанием. Корреджо, как главного местного гения, выставили с пиететом и особенной расстановкой. Не жалея пространства. У Пармиджанино в Национальной галерее Пармы всего пара работ, но их хочется назвать штучными. Их меньше, чем хотелось бы.
Этикетаж находится на плинтусах (вот кто так строит?), полумрак превращает пилоттовских Корреджо и Пармиджанино в коллективного Караваджо, хотя и более мягкого, без кусков сырого мяса, пармская ветчина – продукт вторичной обработки, она ярче и нежнее.
Впрочем, памятники в Парме стоят обоим художникам. Ценят их двоих. Хотя, конечно, именно Корреджо стоит в полный рост на центральной площади, взявшись почему-то за ухо.
Пармиджанино воткнули у церкви Санта-Мария-делла-Стекката, тоже упоминаемой у Стендаля, где в арках пресбитерия художник сочинил трех цветущих синьор с каждой стороны (то есть всего 12), танцующих с кувшинами на головах. Они почти уже где-то там, за облаками, что не метафора, но буквальное их расположение; их почти не разглядишь, тем более что подсветку там включать негде.
К тому же это не столько полноценная живопись, сколько часть декора, вплетенного в общие геометрически правильные украшательства.
И тем не менее рядом с Санта-Мария-делла-Стекката поставили памятник художнику – как действительный и самый почетный итальянский орден наипервейшей степени.
В Дуомо, о котором мечталось
Разумеется, здесь полумгла – сон и вечный вечер. Дожидаясь, пока кто-то из туристов подсветит главную подкупольную работу Корреджо с Вознесением Богородицы (в кармане не нашлось монетки в 50 центов), я ходил по собору, набитому превосходными фресками – и отдельные капеллы, и «женская часть» наверху, над боковыми шефами, где крупные фигуры образуют что-то вроде фриза, – глазел по сторонам, запоминал, впитывал.
Потом потолок зажегся, и вместе с ним высветилась и затрепетала вся роспись купола Дуомо, налилась соком, начала переливаться через края. Центростремительная сила воронки, уносящей Богородицу вглубь, после подсветки увеличилась, конечно, но не так чтобы намного. Чуда не произошло. Видимо, за века живопись перебродила – линза обманки как была слабо вогнута, так такой и осталась: нас-то теперь уже сложно удивить спецэффектами.
