Пока едешь, кого только не вспомнишь: коллег, например, по разным редакциям, свои ранние московские годы, родителей, друзей, Борю Бергера; шоссе способствует самопогружению, точно внутрь себя, как по воронке, движешься. Загружаешься, подобно операционной системе.
Продолжаю вести наблюдения. Но пока – все сплошь равнина, изменения в природе нарастают постепенно, вместе с цифрами на спидометре. Смотришь – на холме вроде очередной завод торчит с трубами, ближе подъезжаешь – а это еще один замок и даже не в руинах. Заводы, они не здесь торчат, да?
Много их тут – кампанил, часовен, заостренных кверху, сельских храмов, одиноких деревьев, посаженных рядами на просвет. Иногда дорога проложена прямо через городки с единственной церковью, фасадом выходящей к проезжим. Сила этих улиц такова, что тут же начинаешь представлять, как бы тут жил, если вот вдруг занесло и пришпилило. Как ходил бы тут, мимо. Скучал, думал прозу. Нерационально тратил время. Поверхностно влюблялся бы без страданий – как пришло, так и ушло, покуда ходил в магазин за сыром и ветчиной; не очень-то и хотелось. Тем более что уже очень скоро все соседи становятся знакомыми и начинают надоедать.
По краям шоссе регулярно вижу хутора с эффектными развалинами, окруженными тополями. Обвитые плющом, диким виноградом, заросшие шиповником, они явно ухожены. За ними есть пригляд, кто-то их форматирует в духе то ли Сильвестра Щедрина, то ли Брюллова. А может быть, Юбера Робера, картины которого видел недавно в какой-то из пинакотек (теперь уже не вспомню в какой – в Феррарской, что ли?).
Когда функционал сельских развалин становится равен нулю, из них создают «объекты», чего добру пропадать, пусть будет еще один «тенистый уголок». Можно каждую пару минут останавливаться и ловить всю эту меланхолию фотокамерой. Если бы я был фотографом, то сделал бы альбом из видов, возникающих по краям скоростных шоссе, ради которых никто никогда не останавливается. Сложный (логистика, техника, технологии) постановочный проект, в котором можно увязнуть на десятилетия.
Павия немного южнее Мантуи, но здесь уже тепло. И от этой теплоты даже тесно. Точно в Тоскану вернулся.
Павия
Павия снаружи большая, внутри маленькая – одного круга по центру достаточно, чтобы сориентироваться в геометрии и географии да раскидать приоритеты.
Они, впрочем, самоочевидные – помимо кафедральной площади с огромным, но недостроенным Дуомо, который знающие люди не очень ценят (эффектный долгострой, начатый еще при участии Леонардо, озадачился куполом лишь в канун ХХ века, в 1880-м), здесь есть Сан-Пьетро-ин-Чель-д’Оро с двумя значимыми паломническими захоронениями – в алтаре стоит точеная мраморная гробница трижды святого (католического, православного и лютеранского) Блаженного Августина с несколькими этажами тонкой резьбы и крошечными скульптурами (более 150 фигур), заказанная в 1362 году (особенно хорош потолок внутренней лоджии в верхней части памятника, хотя его почти не видно, но то, что выглядывает из арок, вызывает желание увидеть резьбу по камню поближе), а в крипте под алтарем – гроб Боэция, важного для меня своей книгой «Утешение философией». Читал еще на первых курсах университета, собираясь в Советскую армию: тогда утешение мне было просто необходимо.
Если я все верно понял, Боэций, служивший сенатором и советником Теодориха (того самого, из Равенны, круг замкнулся), был обвинен в заговорах и интригах, черной зависти да белой магии, и казнен предположительно в этой самой церкви (ну или на этом месте, где позже церковь построили) – сразу же за мавзолеем Августина есть мраморная плита, инкрустированная мозаиками (на ней лежит бумажка с просьбой не наступать на святыню), фотография которой неоднократно встречалась мне в блогах истинных италофилов как место смерти Боэция.
Возможно, это место казни символическое, ибо по другой версии философствующего сенатора убили и похоронили в Кальвенцано. Давно дело было, теперь и не установишь, остаются только гипотезы, впрочем, как и во многих подобных паломнических точках, сложившихся чужим своеволием. Как бы там ни было, но «Утешение философией», повлиявшее на меня в юношестве примерно так же, как «Исповедь» Августина, написано в ожидании казни.
По разным источникам, Боэций ждал исполнения приговора один или два года.
Аврелий Августин тоже ведь скончался не в Павии, но в Африке, где есть его захоронение. В мраморном ларце в центре алтарной апсиды хранятся частицы мощей святого. Если так, то это весьма красивое и правильное место успокоения духа философа – символически лежать под символической могилой другого, более известного мыслителя, стоявшего у основ европейского самосознания и, помимо прочего, славного своим индивидуализмом, читай: гуманизмом. В Сан-Пьетро-ин-Чель-д’Оро, между прочим, даже туалет для паломников имеется. Причем первый раз встречаю такое: стеклянная дверь, ведущая к удобствам, через боковую капеллу выведена прямо в правый неф.
В базилике в основном пусто. Не в смысле народа (он табунится постоянно): стены пустые. Остатками романских примитивов на стенах не слишком дорожат: типа после того, как наполеоновские солдаты (недалеко от базилики видел мемориальную доску, посвященную Наполеону) устроили в церкви хлев и она обвалилась в первом пролете центрального нефа, ничто уже не должно оттенять ликующее светом мраморное великолепие арки Аврелия Августина, подсвеченной намеренно контрастными лампами. Разве что позолоченная мозаика в конхе центральной апсиды (ее восстановили в конце XIX века, тогда же и вырыли крипту).
Однако архитектурная драматургия базилики, восстановленной Анджело Савольди, рассчитана таким совершенным образом, что сусальное золото над мраморным ларцом замечается в последнюю очередь.
В вечной обители Боэция, саркофаг которого стоит прямо посредине крипты, как главная ее драгоценность, напротив, мрачно и будто бы сыро, так как необходимый градус суггестии задают полумрак и низкие своды, поддерживаемые рядами толстоногих колонн.
Сан-Пьетро-ин-Чель-д’Оро находится в относительно новых кварталах невысокой этажности (вокруг не только дома, но и особняки с ухоженными садами), недалеко от замка Висконти, главного обиталища нескольких городских музеев, от археологического до пинакотеки.
Особого настроения для культурной программы у меня сегодня не было, вот я и выбрал бесцельное кружение по Павии, сделав исключение для аккуратно расписанного интерьера небольшой церкви Санта-Мария-ди-Канепанова со странным недооформленным фасадом.
Правда, если у павийского Кафедрального собора весь долгострой, законсервированный еще на стадии готики, торчит по краям – в грубой, булыжной кладке капелл, контрфорсов и мертвых башенок, похожих на ссохшиеся мумии, – то фасад Санта-Мария-ди-Канепанова выглядит лицом старого пропойцы, испещренным каналами глубоких морщин. Глядя на него, я вспомнил портреты Одена в старости.
Если бы Оден был церковью, то выглядел бы так же: утомленный снаружи, он гармоничен и светел внутри, где есть один центральный центростремительный неф с неглубоким алтарем и фрески на белом фоне.
