Разглядывал тициановский алтарь с «Преображением» в Сан-Сальвадоре, набитом шедеврами. Как я пропустил ее раньше? А тут просто мимо шел, когда зазвонили колокола. Значит, около пяти, начало темнеть. В Венеции много колокольного перезвона, и он здесь не малиновый, но червонного золота с оскоминой. Первым начинает некто всегда вдалеке, к нему присоединяется кто-то другой уже по соседству, и вот они начинают точно перемигиваться сигнальными огнями. А потом все как с цепи срываются, и звоны начинают биться в падучей со всех сторон. Я решил, что это знак, так как проходил мимо настежь раскрытых боковых дверей Сан-Сальвадора, тем более что сегодня наша домоправительница Анна («сама со Львова, в Венеции девять лет, трудно было только первые три года, особенно без языка, а теперь просто не могу без Венеции, хотя она, конечно, не подарок») подарила мне Новый Завет («может, вы в Венецию приехали, чтобы найти здесь Бога?»), и оттуда струился божественный желтый свет.
Церковь была ярко освещена, хотя в ней почти никого не было, только колокольные перезвоны перекатывались под сводами, совсем как карамельки во рту.
Я начал неторопливо, с сочувствием осматривать гробницы и картины между ними, когда колокола смолкли. Служка тут же вырубил центральное электричество, и все великолепие католического искусства мгновенно померкло. Остался только одинокий прожектор, вырывавший из лепестков тьмы растерянную фигуру Христа в алтаре.
В Сан-Сальвадоре есть свой Беллини, правда, под подозрением, но особенно понравился сегодня скромный Пьяцетта с каскадом коричневых оттенков, как это у него водится, что справа под аркой у главного входа; рассматривал гробницы, вмонтированные в стены, – они там почти такие же монументальные, как во Фрари; потом набрел на биеннальный павильон Андорры в тупиковых дворах где-то на задах у Гречи, заходил в магазины, тупил на главной набережной, купил еды на вечер и на утро, смотрел на людей и в том числе на себя со стороны: в конце концов, я же тоже человек.
Выставка Яна Фабра
«Скульптуры из костей и стекла» Яна Фабра показывают в рамках параллельной программы биеннале в аббатстве Сан-Джорджо – это как раз между коллекцией Пегги Гуггенхайм и Салютой, то есть по дороге к Пунта делла Догана, в которой разместили вторую часть выставки Херста: первая-то часть в Палаццо Грасси, посмотришь ее и идешь на стрелку Дорсодуро. Выставка Фабра втискивается небольшим аппендиксом между ними, ее не минуешь.
Люди идут муравьиными тропами и заглядывают в открытые ворота, а там уютный кьостро и посредине на постаменте – зеленая жаба, будто светящаяся изнутри, то ли насаженная на зеленый росточек, то ли являющая симбиоз с ним. Туристы, привлеченные зрелищем, расчехляют камеры и входят во двор, а он и сам по себе красив, но есть в нем двери к лестнице на второй этаж, возле которой видна комната, засыпанная стеклянными шарами. Что еще интереснее.
Все подымаются вверх, дабы обойти палаццо по периметру. Четыре одинаковые галереи украшены бюстами с черными черепами, которые держат в зубастых челюстях белые скелетики допотопных (исчезнувших? съеденных?) существ.
Кажется, это типичный реди-мейд, сооруженный из двух готовых деталей – пластиковых черепов и белых игрушечных почти скелетов. По углам этих галерей стоят фигуры в полный рост, составленные из тонких костных срезов, напиленных таким образом, чтобы можно было выложить из них мозаики. Но вместо этого Фабр придумал (и неужели же сам соорудил?) что-то наподобие платьев для манекенов или накидок с капюшонами.
В галереи впадают несколько залов, отданных отдельным инсталляциям. В одной из них два уха (каждое вмонтировано в противоположную стену) слушают или смотрят на неоновую строку.
В другой комнате деревянная лодка, в третьей, украшенной серпантином, свешивающимся с потолка, по полу разбросаны белые скелеты животных.
Есть там комнаты и с еще менее внятными, еще менее выразительными, как объясняет афиша, работами 1977–2017 годов: шары на подставках, груды стеклянного мусора, наваленного по углам. Истошно-зеленый (из такого же материала и цвета, как жаба) крест.
Прочитать все это можно по-разному, на то и расчет. Значит, одна из версий будет про экологическое неблагополучие и тревогу за судьбы мира. У Фабра, конечно же, магистральная тема – веритас, для нее он и создает свои объекты, напоминающие гротескные натюрморты, из органических материалов.
Первый раз я увидел такие объекты Фабра на Венецианской биеннале 1997 года – картины из бабочек и стрекоз, а также громадных жуков, собранных из залакированных насекомых поменьше.
Это были остроумные, красивые и блестящие, как драгоценные камни, многотрудные объекты. Теперь, уже в статусе классика, Фабр использует штампованные элементы, обходясь совсем уже малой кровью. Ну или даже без оной.
***
Про Херста, разумеется, я вспомнил, увидев черепа: у него же теперь на этот образ нечто вроде копирайта. Тем более если череп несколько модифицирован, хотя бы и в одну краску.
Об экологии и эсхатологии в легкие и сытые времена не думают. Об истечении и истончении эпохи говорят не когда что-то закончилось, но если чувствуешь недостачу и провал. То, что у нас принято называть кризисом, а то и упадком, почти всегда подкрашено предчувствием конца – то ли мира, то ли своего собственного (что, чаще всего, одно и то же, так как вне моего сознания мира не существует – мир уходит вместе со мной), нормальная реакция человеческого организма на недостаток одного и избыток совершенно другого.
Например, общественно-политического негатива. Никто же не задумывается, скажем, о том, что, решая свои сугубо прагматические, стратегические задачи, путинские медиа сеют не только ресентимент и милитаризм, но также и поп-оккультизм и повсеместную эсхатологию, возникающую из неуверенности в будущем и тотального недоверия.
Собирались лодыри на урок, а попали лодыри на каток: следствий всегда больше, чем причин, иные из них, когда круги начинают расходиться по социальной воде, возникают непредумышленными бонусами.
Фабр думает о закате цивилизации примерно так же, как Херст, но только весьма экономным способом. Там, где Дэмиен громоздит монументальные громады, включающие фрагменты и лоскуты самых разных эпох и стилей
196, Ян обходится light-версией.
У него и бюджеты поменьше, и запросы скромнее: Фландрия все-таки не Великобритания, национальные традиции расставляют совсем иные акценты. Херст смотрит в сторону Голливуда и поп-сцены, Фабру важнее всего большие фламандцы и малые голландцы, поэтому каждому – по вере его.
Одно дело, когда художник сделал уникальную выставку, другое – когда поблизости от нее возникает веер схожих высказываний и они начинают цепляться, прорастать друг в друге.
