Венеция в дождь расцветает. Умытая и раскрашенная. Заспанная.
Дождь здесь имеет собственный запах цветочного бутона, особенной свежести, которая непонятно откуда берется – ведь с деревьями в Венеции напряженка.
Правда, у моего нынешнего постоя есть заросший зеленью внутренний дворик. Возле каменной лестницы, под которой живут два жирных кота, рыжий и серо-пегий, растет лавр: когда я ем подкопченную селедку (да-да, я и здесь нашел в супермаркете такую) и варю картошку, срываю лаврушку прямо с дерева.
Галереи Академии
Сегодня в Венеции моросит, это воспринимается как очередные заигрывания с туристами. Правда, кепку я забыл вчера вечером в гостях у Глеба Смирнова, а зонт оставил дома, поэтому лысину, конечно, помассировало. Решил вдарить по музеям, закрыть кое-какие долги и обрести новые.
Для начала пошел в Галерею Академии, рассудив, что негоже игнорить «высокую воду венецианцев», когда я сюда еще попаду, а художественный музей, где обобщены главные имена и церкви, из которых иконы, фрески и картины понатасканы, может стать красивой кодой.
Тем более что здесь же есть одна работа Пьеро делла Франческа, способная протянуть лейтмотивную цепочку к самому началу – в Римини, Урбино, Ареццо и, разумеется, в Сансеполькро, а также в Монтерки, где я начинал охоту за его фресками.
Доску Пьеро «Святой Иероним с донатором» я увидел, а еще Мантенью и Козимо Туру, хотя Галерея Академии, которой исполнилось 200 лет, снова на ремонте. Кажется, постоянные реставрации основного корпуса и, соответственно, регулярная ротация постоянной экспозиции – естественное состояние этого музея. Сколько бы я ни попадал сюда, здесь все время какие-то реконструкции.
Видимо, нынешняя перестройка самая масштабная, так как от истории венецианской школы остались рожки да ножки.
Неизменны четыре первых зала. Кто был, тот помнит, что Галерея Академии осматривается двумя способами. Можно подняться из фойе в самый старинный зал с золотым потолком (ранняя готика) или пойти по часовой стрелке, после которого оказаться в залах с Беллини и Чима да Конельяно. Далее череда небольших экспозиционных комнат переходит уже в основную реку с Тицианами, Веронезами, Тинторретами, плавно втекающими в просторные залы с Тьеполо. Но можно пойти и против часовой стрелки, начать осмотр с другой стороны, зайти в комнатку бывшей Скуолы Карита (раньше на этом месте была церковь Санта-Мария-делла-Карита: Галерея Академии встроена в не существующее ныне здание), расписанную Тицианом и другими художниками.
После Скуолы начиналась вереница залов XVII–XVIII веков – с угасанием венецианской оригинальности. Основная экспозиция должна делать кольцо – от Беллини-отца к пастелям Розальбы Каррьеры, включая все выхлопы и всхлипы, со специальными аппендиксами для широкомасштабных циклов Карпаччо и Джентиле Беллини.
Теперь вся эта эволюционная и последовательная логика похерены. Если все-таки воспользоваться традиционным маршрутом, то два зала с мадоннами Джованни Беллини ведут в тупик и нужно возвращаться к готике, дабы через Скуолу Кармини попасть в пару временных галерей, с основными холстами Тинторетто, Веронезе и Тициана. Их снесли на временное торжище без всякой логики и смысла, просто показать главные хиты.
Несмотря на реконструкцию, музей марку держит и основных художников, значит, показывает. Но не все и не так.
Разумеется, самого большого Веронезе («Брак в Кане») нет, как и нет моих любимых завитух Тьеполо, сделанных вместе с Джироламо Менгоцци, известным как Колонна. Раньше эти конусообразные фрески, извлеченные из церкви Санта-Мария-ди-Назарет, под потолком показывали. Зато возникла «новая» картина Тициана, «Товия и ангел», которой раньше я не видел (Академия не сильно на Тициана богата, в Эрмитаже и то больше).
Все эти работы, выбитые из пазов привычных экспозиционных мест, выглядели совершенно иначе. Не так, как раньше. Особенно это касается больших композиций Тинторетто и Веронезе: их и вовсе повесили сплошняком без каких бы то ни было экспозиционных изысков, шпалерой в проходной галерее.
Но зато теперь они висят низко и к ним можно подойти совсем близко, чего раньше я себе никогда не позволял. Можно увидеть кляксы Тинторетто и широкий взмах его кисти, можно увидеть тщательность лессировки у Веронезе, теперь для съемки не нужно наводить дополнительную резкость. Но видно только то, что внизу и чего с дистанции не рассмотришь – галерея узкая и для картин такого формата приспособлена неважно. К тому же все эти великие работы из учебника висят напротив окон, дающих мощные блики, разливающиеся по красочным потекам и совпадающие с ними. Но в Венеции же всегда так – или жемчуг мелок, или же щи пустые. В церквях, откуда картины вынесли при Наполеоне, их вообще не было бы видно.
***
К тому же какие-то важные сдвиги случились не только с развеской, но и со мной тоже. За последние полтора месяца я сходил в дюжину (кстати, интересно будет подсчитать, сколько именно) пинакотек самых разных живописных школ – от сиенской до феррарской и болонской.
Разумеется, я знал «представителей этих школ» и раньше (хотя никогда не видел столько в натуре, а вот разрозненными элементами, рассеянными по музеям мира, – сколько угодно
197), но больших откровений после Сиены не случалось. Разве что ощущения, связанные с «обаянием первоисточника» и подпиткой от их остаточной аутентичности.
Но, важно прохаживаясь мимо Лотто и Риччи, я поймал себя на том, что отношусь к ним с меньшим вниманием, чем к анонимам из Сиены и Пизы. Казалось бы, именно в Галерее Академии, где первейшие имена представлены лучшими творениями, должен наступить пик вдохновения. Тем более что теперь можно уже официально фотографировать все, что захочется (даже временные выставки), но я смотрю на все это застывшее великолепие с ленцой. Придирчиво и максимально избирательно. Поначалу экономил место для всей прочей экспозиции, а когда убедился, что сладкие остатки уравновесили нынешний вариант Галереи Академии с любыми другими региональными пинакотеками, я не смог выйти из этого агрегатного состояния восприятия «еще одного музея». Так в нем и остался до конца экспедиции.
Почему-то кажется, что это моя последняя охота за венецианцами, которые оказались усвоены моей «культурой» и, следовательно, растворились в ней. Отдав все, что у них было, в толщу коллективного опыта, из которого состоит каждый человек, систематически питающийся искусством.
Я не отказался от венецианской школы, не разлюбил ее, но, переев живописи, утратил (возможно, временно) вкус к их небесам на сливочном масле и разноцветным зефирам.
***
Когда в конце ХХ века я оказался в Галерее Академии впервые, вспомогательного корпуса еще не было. Теперь на цокольном этаже его проводятся временные выставки.
