И у меня, кстати, тоже. Начинаю настраиваться на самолет, и доля Венеции в организме съеживается.
Потом будет последний взгляд на купола и кирпичные бока Сан-Дзаниполо и моей любимой одинокой Джезуити. Они стоят параллельно набережной, фасадами в город, поэтому сейчас можно увидеть только их правые стены, возвышающиеся над местными улицами, словно они – трамваи, загнанные в депо на помывку.
Венеция смывается, как накипь. Я длю ее в себе, удерживаю как могу, но все меня отвлекает – до сих пор я побаиваюсь летать, хотя, конечно, на самолеты распространяется не только юрисдикция, но и карма стран, их содержащих. Так что на этот раз все будет хорошо.
Сан-Микеле, неизбывно настаивающий на своем молчаливом присутствии все время, пока живешь в Каннареджо, промелькнул сбоку, точно панорама, скомканная не вовремя оборвавшейся кинопленкой (так и вижу, что она плавится, пуская пузыри), дальше прибытие, выгрузка чемоданов.
Марко Поло теперь иной. Его перестроили, обновили. Вытянули в сторону лагуны. Раньше к пристани нужно было идти по улице, но под навесом, теперь из залов прибытия-отбытия спускаешься сразу на причал, накрытый крышей.
Мощные столбы держат над лодочками второй этаж.
Теперь это рама с видом на воду, на путь туда и обратно.
Жаль, конечно, что четыре года назад я не решился остановиться и зафотографировать его предыдущее состояние, слишком уж он был непрезентабельный, как автомойка в районном центре.
Взлетная полоса параллельна каналам. При взлете из Венеции есть один аттракцион мирового значения, когда город оказывается под тобой как на карте. Точнее, равный размерами карте, но при этом подробный, как 3D-модель: все ж видно, и фасады, и каналы, и даже гондолы в них. Только длится это чудо меньше минуты: «Боинг» набирает высоту, и последнее видение улиц, похожих на дактилоскопический узор, быстро скрывается из глаз. Хотя самолет еще долго летит над запрудами лагуны, пока высота не перещелкивает медиум и акварель превращается в гуашь.
Так было в прошлый раз, при прошлом, деревенском Марко Поло, и с описания Венеции внизу начинался «Музей воды» («…собственно, все самое “главное” вы уже видели…»), а теперь карма KLM и полет в Амстердам лишают меня этой утешительной конфеты – «Боинг» летит не в ту сторону, Венеция не покажется, будет лишь долгая тягомотность лагуны, плавно переходящей в Альпы. Горы режут настоящее на «до» и «после», отмечая полное обновление и обнуление секундомера. Моя не-Италия закончилась в воздухе. Вернулась «обычная» жизнь.
Чего я никогда не делал в Венеции
Не кормил голубей и не фотографировался с ними
Не был на Мурано и Бурано, не посещал музеев стекла и кружев
Не покупал ни стекла, ни кружев
Не поднимался ни на одну из видовых кампанил
Не кидал монеток в фонтаны и в лагуну
Не читал книг без картинок
Не искал ресторанов Бродского
Не был в музее Гольдони
Не принимал ванну
Не купался на Лидо
Не смотрел кино
Не слушал гида
Не был во Флориане
Не был в Арсенале
Не был в Местре
Не ел мороженого
Не катался на гондолах
Не видел снега
ТОЧКИ ОПОРЫ. ЭПИЛОГ
В отличие от предыдущего итальянского путешествия, описанного в книге «Музей воды» («РИПОЛ классик», 2016), нынешняя осень пролетела для меня под знаком либерализации музейных нравов, косвенно свидетельствующих о наступлении какого-то иного агрегатного состояния культурного туризма и, следовательно, всей жизни в целом.
Разумеется, я имею в виду ослабление запрета на фотосъемку в палаццо и замках, еще совсем недавно представлявшего серьезную опасность для странствующего интроверта. Прошло всего-то четыре года, но даже в самых строгих институциях (и не только, между прочим, в Венеции) можно не прятать объектив и не партизанить перед великими творениями искусства, как это было совсем недавно. Но до сих пор блогеры любят рассказывать истории, захватывающие дух, о своих изощренных усилиях и достижениях обмана свирепых смотрителей, отвлекшихся на группу китайских туристов для того, чтобы подпольщик смог, наконец, снять очередную картину Мантеньи или скульптуру Микеланджело, изображения которых, впрочем, легко можно найти в Википедии.
Все проходит, и это пройдет. Ситуативные запреты, оставшиеся в недавнем прошлом, почти мгновенно забываемые после возвращения домой (как любые бытовые особенности Гранд-тура, смываются из памяти как нечто совершенно несущественное, в самую первую очередь – до того, как распакованы чемоданы), окрашивали путешествие едва ли не авантюрным виражом, еще сильнее загоняя туриста во внутреннее подполье. Когда нельзя показать не только объект интереса, но и эмоции, вызываемые музейными коллекциями. Возможно, люди из других стран реагируют на такие системные запреты иначе, но русский человек, тем более вышедший на rendez-vous с Европой, всегда оказывается частью родного и до поры незримого континента, вряд ли способного отпустить своего гражданина в одиночное плаванье. Поэтому на чужие запреты мы реагируем так же, как и на родные, поместные – уходим в глухую несознанку, прячемся, но продолжаем делать то, что считаем нужным.
Состояние это, кажется, так и называется – «итальянской забастовкой», весьма чутко реагирующей на среднюю температуру по больнице социальных нравов. Донельзя увязнув в своей социокультурной ситуации, мы с большим трудом выныриваем наружу, до самого последнего часа, где бы ни находились, оставаясь надтерриториальным осколком или даже импровизированным посольством РФ: можно бросить страну, что тебя вскормила, но невозможно отрешиться от особенностей отечественной культуры.
Всячески приветствуя изменение правил съемки внутри культурных учреждений, каким-то неуловимым, но вполне явным образом я соотношу то, что происходит в итальянских музеях, с тем, что плавно вызревает и у меня на родине. Кажется, это обязательно сообщающиеся сосуды, исподволь меняющие наше общее отношение к миру, каким бы несовершенным он нам ни казался. Кипит незримая работа, чтобы однажды количество сдвигов перешло в качество иного агрегатного состояния цивилизации.
Это как с голыми лодыжками, мода на которые накрывает сразу всю планету, вне зависимости от условий погоды и политического строя стран, в которых почти все начинают носить укороченные носочно-чулочные артефакты, в массовом порядке наносить татуировки на разные части тела или же, против любой климатической логики, зарастать растительностью на лице.
