От церкви и Палаццо Блю я пошел дальше по набережной – как раз до следующего моста Понте-ди-Меццо
103, чтобы перейти реку и попасть в самый центр Пизы, на небольшую Площадь Гарибальди, от которой отходит Borgo Stetto, малая родина Галилея, с массой роскошных церковных фасадов, втиснутых в узкую городскую застройку меж многочисленных аркад – совсем как в Падуе или Болонье.
Но уже очень скоро пришлось свернуть на Via Dini, так как вдали замаячили знакомые всем очертания башни, пошатнувшейся подобием расшатанного резца.
На Piazza Сavalieri («Площадь рыцарей»), в бывшем городском центре, обустроенном по проекту Джорджо Вазари, куда Via Dini впадает на месте бывшего римского форума, важно ненадолго задержаться, чтоб поглазеть на роскошный ренессансный Дворец Каравана. Сейчас в нем Высшая нормальная школа, а когда-то был Дворец Старейшин, украшенный бюстами герцогов Медичи
104 и сграффито со знаками зодиака. По соседству же стоит Дворец часов несколько странной формы, слегка напоминающий открытую книгу со сквозной аркой посредине. Вазари, занимавшийся общим обустройством площади, слепил его из двух соседских башен – Правосудия, что справа, и Гуаланди (она же della Fame, то есть «Голода»), что слева, укоротив их до одного уровня и соединив аркой.
Точка входа
Дворец часов необычен и сам по себе, однако более всего интригует его левое крыло, переделанное из «Башни голода».
Архиепископ Руджери дельи Убальдини, переведенный в Пизу из Равенны в 1278-м, боролся здесь с целым выводком гвельфских семей, руководимых подестой Пизы, графом Уголино делла Герардеска. Он-то и поместил в башню этого самого свергнутого и арестованного городского главу, как нарочно обладающего какой-то особенно чудовищной биографией и малоприятным характером, что констатировали поэты от Данте до Гумилева.
Ключи от «Башни голода» свирепый Убальдини, который теперь становится главой Пизы (ненадолго), приказал выбросить в «мутные воды» Арно, чтобы уже точно никто не мог навещать в ней бывшего подесту и его четырех сыновей (по другим сведениям, двух сыновей и двух внуков). Согласно легенде, всех четверых Уголино в этих стенах и съел. Впрочем, к моменту ареста в марте 1289 года Уголино был стар, беззуб и вряд ли смог бы пережить племя младое и гораздо более здоровое.
Однако, если верить Данте, зубы у Уголино есть и в аду – ведь ими он продолжает вечно вгрызаться Убальдини «туда, где мозг смыкается и шея…»
В Википедии очень кстати есть гравюра с изображением «Башни голода», а также, если кому интересно, подробно расписаны извивы биографии Уголино с его жестокой и бессмысленно кровавой борьбой за власть, плюс заключение о вскрытии его могилы.
В 2002-м палеоантрополог Франческо Маленьи сделал ДНК-тест тел из семейной капеллы делла Герардеска. Ученый установил, что в ней похоронены действительно Уголино и его дети, причем все они умерли не от голода, но убиты: так, череп графа поврежден, и погиб он от удара по голове.
Теория – это история
Одно из «Девяти эссе о Данте» Хорхе Луиса Борхеса называется «Ложная проблема Уголино». Посвящено оно механизмам суггестии, так как Данте в «Божественной комедии» напрямую нигде не говорит о графском каннибализме, но формулирует так двусмысленно, чтобы у нас появилась мысль об этом «естественным образом».
Историческая правда – это одно, и она теперь, несмотря на эксгумации да анализы, практически неустановима, но эстетическая или литературная правда – совсем другое.
Хотел ли Данте, чтобы мы поверили, что Уголино (герой его поэмы, не подлинный) ел плоть своих детей? Рискну ответить: Данте не хотел убедить нас в этом, но стремился возбудить подозрение. [Наша] неуверенность – часть его плана.
………………………………….
Отрицать или подтверждать чудовищное пиршество Уголино не так ужасно, как наблюдать его.
Изречение «Книга есть слова, ее составляющие» рискует оказаться бледной аксиомой… Данте, по-моему, знал об Уголино не больше, чем сообщают его терцины. По словам Шопенгауэра, первый том его главного труда состоит из одной-единственной мысли, но он не мог изложить ее короче. Данте, наоборот, сказал бы, что весь образ Уголино – в спорной терцине.
В реальном времени, в истории, человек, оказавшись перед различными альтернативами, выбирает одну и забывает другие. Но в двусмысленном мире искусства, которое кажется и надеждой, и сомнением, – иначе…
…Во мраке своей Башни голода Уголино пожирает и не пожирает тела любимых, и эта волнующая неопределенность, эта неуверенность в себе и образует странную сцену. Уголино привиделся Данте в двух возможных предсмертных муках, и так его видели поколения…
Убальдини бесчинствовал и после смерти соперника: графский дом, стоявший на нынешней набережной Галилея, сравняли с землей, засыпав опустелый участок солью – чтобы на этом месте ничего не выросло и не было построено. Архиепископ сделал все, чтобы вытравить память о враге из памяти Пизы, ну или скомпрометировать Уголино на всю вселенную, не понимая, что вслед за собой граф утянет в миф и его.
Как во многих старинных постройках, созданных на основе более древних костей, сквозь очертания Дворца часов проступают древние углы. Точно метаморфоза, превращающая одно здание в другое, все еще не закончена.
«Башня голода» материализуется сквозь нынешнее архитектурное тело своими боками, чья худосочность подчеркнута снятой штукатуркой и четырехстворчатым «венецианским» окном посредине третьего этажа. Окно разрушает симметрию двух раскрытых страниц, ведь у части дворца на месте бывшей «Башни правосудия» ничего подобного не наблюдается.
Вот почему начинает казаться, что если пройти сквозь центральную арку, то можно попасть в «таинственную нутрь» Пизы, особое «романное пространство», зависшее между реальностью и насыщенным культурологическим контекстом, начинающим внезапно сиять в разных частях города.
И если Площадь чудес работает на обогрев именно всей современной цивилизации, то портал Площади рыцарей обеспечивает потребности самого города, цветущего туристами и студентами, кафешками, магазинчиками и ботаническими садами, что тянутся по обе стороны улицы, как в каком-нибудь счастливом предместье, подготавливая путника к изменению его участи
105. Когда все впечатления, накопленные раньше, будут словно бы отменены. Мгновенно смыты.
