Вс, 01:16: В Лукке сегодня на всех (!) площадях – блошиный рынок, из которого богатств для красивой жизни можно понадергать за полчаса.
Вс, 02:08: Вообще-то в Лукке я искал Палаццо Пфаннер с английским парком XVIII века, но вместо этого попал на Виллу Гуинджини (1418) с хорошим музеем.
Вс, 02:29: В Сан-Микеле-ин-Форо с роскошным фасадом меня интересовала только картина Филиппино Липпи «Святые Елена, Иероним, Себастьян и Рох».
Вс, 02:34: В Сан-Фредиано с почти равеннским светлоликим мозаичным фасадом я искал капеллу, расписанную Аспертини, однако она оказалась закрыта решеткой и темна.
Вс, 02:42: В Сан-Мартино идут посмотреть надгробье Илларии дель Карретто в ризнице, но проходят мимо огромного Тинторетто, потому что в путеводителе он не упомянут. А ведь это так странно – увидеть Тинторетто в сугубо тосканской церкви, нет?
Придорожный Прато
Несмотря на то что Малапарте считал Прато самым светлым городом Тосканы (примерно таким же светлым, как Сиена), мне с его «внутренним светом» не повезло – заплутав по дороге из Пизы, я опоздал в местные музеи, а также не увидел капеллы с фресками Аньоло Гадди и картинами Филиппо Липпи в соборе Святого Стефана, из-за которых сюда и поехал. Все они оказались на территории Музея Дуомо, куда вход не со стороны роскошного фасада, но из подвальчика колокольни, ведущего прямо в затяжной прыжок трансепта к алтарным апсидам.
Эх, не зря Прато считается родиной векселей и банковских чеков, изобретенных Марко Датини в XIV веке (о чем стало известно лишь пятьсот лет спустя, причем совершенно случайно), а еще и фальшивых банковских документов: Музей Дуомо здесь, куда свалено все, что «выбросить жалко», – еще один эвфемизм «вида на Провал», существующего без чьих-либо усилий, но закрывающегося в пять вечера, ибо выходные же.
Я пришел без десяти пять, но мне билет так и не продали, хотя девушка продолжала сидеть на кассе, а в самом соборе, со стороны нефов, безбилетников к сакральному искусству не пускала усатая старушка маленького роста. Среди полосатых колонн и не менее полосатых арок боковых проходов, по-тоскански чередующих контрастные каррарские мраморы, казалось она крохотной, не больше нэцке, фигуркой, вписанной в закрытое (в том смысле, что чужое) пространство.
В склады небесных мануфактур.
Тем более что пять главных капелл приподняты над уровнем трансепта на целый пролет мраморных ступеней, из-за чего пропорции территорий растягиваются, а люди, когда смотришь на них снизу вверх, di sotto in su, словно бы сжимаются, как под давлением зрительного сокращения.
И старушка, и кассирша флегматично, точно сиеста еще, предлагали мне прийти завтра в десять. Махали на меня рукой: ничего, мол, страшного, утром придете, утром. Я же им по-русски отвечал, надеясь на силу своего взгляда, что утром буду уже далеко. Подводит меня мой взгляд, выдает подспудную вялость желаний, а главное, их усталость, останавливает продвижение к фрескам, ничего, мол, страшного, одним Липпи больше, одним меньше.
Но там же еще и Учелло!
Эх, кабы знать это раньше!
Кафедральный собор Прато
Но великолепный полосатый Сан-Стефано, похожий на подсвечник, с его круглым балконом-кафедрой, надетым на правый бок (так на стволах древних деревьев вырастают грибы) фасада, с которого обычно по очень большим праздникам демонстрируют Пояс Богородицы, никто закрыть не в состоянии. Так как на пояс постоянно покушались лихие люди, часовня Святого Пояса в боковом нефе всегда закрыта решеткой, подсвеченная изнутри, словно волшебная шкатулка.
От опытных путешественников, общающихся с местными русскоязычными, знаю – часовню никогда не открывают, хотя фрески Аньоло Гадди именно там: готические, если верить снимкам в Сети, но чистые и просветленные, без доминирования жесткого и колючего рисунка. С ясными и промытыми цветами; с просторными, почти как у Джотто, композициями.
Сам же собор (малой базиликой он стал совсем недавно – в 1996 году), напротив, показался мне внутри густым и, как на картинах Липпи, заполненным (вы обращали внимание, что у отца и тем более сына Липпи на досках и фресках нет ни одного промежуточного миллиметра – любой фрагмент стремится стать центровым или хотя бы центростремительным?) – но не в смысле нагромождения артефактов и локальных зон, исполненных в разных эпохах и стилях, а потому что интонационно вполне монохромный, он словно бы производит (вырабатывает, варит) бальзам особенного, буквально на глазах загустевающего вещества. С одной стороны, вязкого, а с другой – разноцветно-прозрачного.
Хотя, возможно, все дело в том, что осенний вечер в Прато выдался солнечным и теплым, яблочным и желторотым, из-за чего витражи по рисункам Липпи настаивали издревле чуть пожелтелые внутренние воды Сан-Стефано до состояния болотца, уютного и вполне вместительного. Точно художнику и его знаменитой любовной истории удалось стать гением места, вот этого конкретного собора, навсегда поселившись в его мозжечке. Для того чтоб разыгрывать перед случайными туристами драму потерянного чувства.
С помощью картин и фресок, витражного света и дремучего леса свечей, запаха воска и ладана, потрескиваний да шуршаний…
…чтобы в отсутствие иных, более сильных впечатлений мог стать событием выход на кафедральную площадь – с совсем другой геометрией устройства: по-средневековому неровной, шершавой, разнобойной. Чтобы, обжегшись без Липпи, начать собирать осколки другого впечатления, способного его заменить. И тогда нужно вновь поднять глаза на глазированную терракоту Андреа делла Роббиа над главным порталом (между прочим, работы этого семейства повлияли на становление стиля Липпи не меньше, чем Донателло), из которого ты только что вышел: белее белого богородица с младенцем в компании тоже молочного св. Стефана на нежном лазоревом фоне, окруженном, точно творожным зерном, лицами ангелов.
Теперь нужно более внимательно посмотреть на стертые барельефы зонтика кафедры, созданные Донателло и со временем ставшие фризами, – это ведь в Тоскане Донателло как грязи (в одной Сиене его больше, чем во всех странах Восточной Европы), но если мы хотим следовать истории искусства, нам без Донателло никуда.
Ангелы, танцующие в обнимку с путти, образуют семь очаровательных композиций, совершенно античных по духу и внутреннему свету, словно бы распирающему эти сцепленные фигурки изнутри. Оригиналы их давно уже сняли с фасада кафедры Микелоццо (1428–1438) и снесли в Музей Дуомо, на площадь теперь смотрят копии, прикрытые «изящным зонтиком» и не менее изысканной бронзовой подставкой, которую тоже ведь Донателло делал.
Выход из пространства
Полосатый собор, ровный по всей длине, тем не менее сбоку кажется вставшим на дыбы из-за слегка задранного фасада. Чересполосица мраморных стен, горизонтальность которых подчеркивается черными линиями, словно бы толкает Сан-Стефано к фонтану в центре, вот он и выезжает, заступая за незримую красную линию, точно ящик комода с неработающим шарниром. Врезается в поляну, чтоб замереть, растерявшись на долгие века.
