Глори смотрит на них. Десятки мелких шрамов на ступнях и щиколотках – от кактусовых игл, случайных железок, осколков стекла, гнутых гвоздей, шипов, случайных обрывков колючей проволоки – от всего, на что наступала, уходя от его пикапа, – и у неё перехватывает горло.
Ничего, детка, говорит Тина.
Глори открывает рот, закрывает. Качает головой и смотрит на свою сигарету. На меня напал мужчина на нефтяном участке…
Черт бы всё это взял, говорит Тина. И после долгой паузы: Извини.
Я села к нему в машину и поехала с ним.
Да, беда, милая, говорит Тина. Ты ни при чем тут. Всё зло от него, ты ни в чем не виновата.
Несколько минут они сидят молча; потом Тина начинает рассказывать о том, какие деревья растут у них во Флориде, о корявых болотных кипарисах, роняющих зелень зимой, и живут по тысяче лет, о ниссе, об огичи с красными лаймами. Для еды они ни черта не годятся, но деревья дают хороший мед. Тина бросает окурок к загородке и тут же закуривает новую сигарету. Но ты не думай, что там сплошь зелень да хорошая рыбалка, говорит она и протягивает Глори пачку. Хочешь послушать анекдот?
Хочу. Глори берет сигарету и закуривает.
Знаешь, кто такая девственница в Лейк-Чарльзе? Тина затягивается и выпускает три ровных колечка к солнцу. На секунду они повисают в горячем воздухе, как дождевые облака.
Не знаю. Кто такая девственница в Лейк-Чарльзе?
Тина всхрапывает. Уродка двенадцати лет, которая умеет быстро бегать. Она умолкает и смотрит на воду. Кажется, я была не такая страшная и не такая быстрая.
Ха, откликается Глори. Ха-ха. И обе хохочут. Под жарким солнцем, с сигаретами, они чуть не катаются от смеха.
Ну и жара здесь – как в яйцах у землекопа, говорит Тина. Я иду плавать. Она встает, тушит недокуренную сигарету об пол, идет к столику и оставляет недокуренную на потом. Купальник обтягивает её большие груди, и она медленно опускается в воду. А ты, Глори? Здесь приятно.
Футболка и шорты Глори мгновенно набирают воду и тянут на дно, словно подбадривая: давай, тони. Она неважный пловец. Бассейны здесь – для белых детей; её подруги часто купались в резервуарах для скота, когда выезжали из города, но она никогда не залезала с ними. А сейчас оказывается, что может держаться на воде, если раздвинуть руки и тихонько подгребать ладонями. Тина и Глори лежат в воде рядом, с закрытыми глазами; солнце молотит по векам, грузом лежит на открытых местах тела. Они почти не шевелятся, и Тина вздыхает время от времени: черт, черт.
Когда они совсем сближаются, и ладонь Тины задевает её ладонь, Глори отдергивает руку, словно от прикосновения змеи. В конце февраля одна медсестра взяла её за подбородок и велела закрыть глаза, а другая осторожно перерезала швы у неё на макушке. Она вытаскивала пинцетом нити одну за другой и клала рядком в маленькую чашку около столика. С тех пор никто не прикасался к её коже.
Один раз я нарочно прожгла любимое покрывало матери, говорит Глори, и теперь жалею. Мы ссорились из-за школы. Я больше не хотела учиться. Хотела работать с ней, зарабатывать деньги. Хотела покупать вещи, купить гитару и брать уроки.
Дети много глупостей творят, говорит Тина. На моих посмотри. Твоей маме, может, плевать было на эту дырку в покрывале. Она вытягивает руки над головой. Глори в жизни не встречала такого легкого человека.
Так когда думаешь вернуться в школу? спрашивает Тина. Что хочешь делать, когда вырастешь?
Глори вынимает руку из воды и поднимает один палец. Первый вопрос: никогда. Разгибает другой палец. Второй вопрос: не знаю. Она часто уходила из школы в обеденный перерыв и уже не возвращалась. Бывало, кто-нибудь подвозил её и Сильвию до чьего-нибудь дома, и там они проводили остаток дня: слушали музыку, передавая друг другу косяк, смотрели, как та или другая парочка, обняв друг друга за талию, уходят по коридору в какую-нибудь из спален.
Тина вздыхает, её большое тело приподнимается и опадает в воде. Не пойдешь в школу? Правда? А я жду не дождусь, когда отправлю моих ангелочков в школу. Твоя мама права.
Может быть. Глори медленно плывет с закрытыми глазами, руки её медленно описывают круги в воде. Когда они снова сближаются, она берет Тину за руку и крепко сжимает. Ждет, и чуть погодя Тина мягко пожимает ей руку в ответ.
Больше они не увидятся. Этот день станет слишком значительным для Глори, и она замкнется в комнате 15 на целую неделю. Муж Тины найдет лучше оплачиваемую работу на буровой в море, ближе к дому, и после некоторых споров они среди ночи перенесут спящих детей в машину. К тому времени, когда Глори со своим ножом, полотенцем и бутылкой холодного «Доктора Пеппера» снова выйдет к бассейну, Тина уже будет дома в Лейк-Чарльзе. Но Глори никогда не забудет её доброту, её хриплый смех, прикосновение теплой, скользкой руки к её руке, когда они переплели пальцы и Тина спросила: когда это случилось?
* * *
В феврале, когда Альма и Глори ссорились каждый день из-за домашних заданий и из-за денег. Когда Глори сказала: я хочу бросить школу и пойти работать, хочу, чтобы у меня были свои деньги, и Альма сердито мотала головой. Работать должна она, а Глори должна учиться. Когда ребята заезжали в проулок за их квартирой и сигналили, пока Глори, схватив кроличий жакет, не выскакивала во двор, но не раньше, чем замолотит в дверь мистер Наварро и не закричит, чтобы Глори и Альма перестали лаяться. В Валентинов вечер, когда Альма ругала дочь по-испански, дожидаясь фургона, который подберет её и повезет на работу, Глори ушла в спальню и, постояв над кроватью матери, небрежно, словно в горшке с цветами, загасила сигарету о её новое покрывало. Я тебя не понимаю, Альма. Не позволяешь мне учить его, и школа не учит, так по-английски говори, черт бы тебя побрал. И через два часа, когда последним долгим взглядом окинула парковку, Глори решила, что ей нечего терять. Когда влезла в пикап Дейла Стрикленда и захлопнула тяжелую дверь. Когда утро – как труп, неподвижно. Когда перекати-поле, только что оторвавшись от корней, несутся по земле. Когда поднимается ветер и говорит тебе: встань. И она встает. Когда сучок мескита ломается под её босой ногой, и в тихом отзвуке хруста слышится голос дяди. Иди тихо, Глори. Когда она думает, что будет скучать по этому туго натянутому, пришитому к горизонту небу, потому что ей нельзя здесь оставаться – после этого. Где ветер вечно толкает и тянет, слабеет и набирает силу, поднимает в воздух, держит и роняет, когда все голоса и рассказы начинают и кончают одним и тем же. Слушай, это война. Или: твоя вина.
Сюзанна
В первую и третью пятницу каждого месяца Сюзанна Ледбеттер с дочерью приезжают в кредитный союз, чтобы положить на счета зарплатный чек Джона и наличные и чеки от продажи товаров компаний «Эйвон» и «Таппервэр»
[17]. Приезжают за несколько минут до девяти утра, чтобы избежать очередей: рабочие завода, расположенного за шоссе, обычно скопляются здесь в обеденный перерыв. Лорали ждет в машине или выходит на стоянку упражняться с жезлом, а Сюзанна заполняет приходные ордера для расходного счета, накопительного, пенсионного, отпускного, на колледж, свадьбу Лорали и еще на один счет, который значится в её записях как благотворительный. Этот счет она завела, еще когда работала в страховой компании, продавала полисы, и о нем никто не знает, даже Джон. Это её страховочная сетка. Если сильно припрет, у неё будет выбор.
