Фильм жизни Эля Лисицкого до 1926 года
[56]:
РОЖДЕНИЕ: Мое поколение родилось за пару дюжин лет до Великой Октябрьской революции.
ПРЕДКИ: Несколько веков назад нашим предкам посчастливилось совершить великие открытия в путешествиях.
МЫ: Мы, внуки Колумба, создаем эпоху самых славных изобретений. С ними наш Земной шар стал очень мал, но наше пространство расширилось, и наше время стало вместительней.
ОЩУЩЕНИЯ: Мою жизнь сопровождают небывалые ощущения. Едва мне исполнилось пять, мне в уши вставили резиновые трубки фонографа Эдисона. В восемь я мчался на первый в Смоленске электротрамвай – эта адская сила прогнала лошадей всех крестьянских из города.
СЖАТИЕ МАТЕРИИ: Паровой двигатель качал мою колыбель. В какой-то момент он исчез, словно ихтиозавры. Постепенно машины лишаются своих жирных, набитых потрохами утроб. Вместо них – сжатые черепа динамо-машин с электромозгами. Материя и разум напрямую передаются через коленчатый вал, совершая работу. Гравитацию с инерцией мы преодолели.
1918: в Москве в 1918 году перед моими глазами сверкнуло короткое замыкание, поделившее напополам этот мир. Этот удар расколол наше сегодня, словно клин, между прошлым и будущим.
Труд мой тоже помогает вбивать этот клин еще глубже.
Ты либо здесь, либо там: посередине остаться не выйдет.
Кубизм кончился во Франции в 1914 году. Война породила новые страдания. Люди впервые были вынуждены встретиться лицом к лицу со всем ужасом – но не ада или проклятия, проигранной битвы, голода или чумы, – а со всем ужасом того, что стояло на пути их собственного прогресса. И столкнуться с этим им довелось не в сражении с явным врагом, а через осознание своей ответственности.
Масштаб потерь, степень иррациональности и внушаемости людей, которых так легко оказалось заставить отказаться от собственных интересов, породили веру в действие непостижимых слепых сил. Но поскольку религия уже не могла подчинить эти силы и не было никаких ритуалов, чтобы воззвать к ним или умиротворить их, каждому человеку пришлось самому уживаться с ними внутри себя, в меру своих возможностей. И там, внутри, они сломили его волю и уверенность.
На последней странице романа «На Западном фронте без перемен» главный герой размышляет:
Я очень спокоен. Пусть приходят месяцы и годы – они уже ничего у меня не отнимут, они уже ничего не смогут у меня отнять. Я так одинок и так разучился ожидать чего-либо от жизни, что могу без боязни смотреть им навстречу. Жизнь, пронесшая меня сквозь эти годы, еще живет в моих руках и глазах. Я не знаю, преодолел ли я то, что мне довелось пережить. Но пока я жив, жизнь проложит себе путь, хочет того или не хочет это нечто, живущее во мне и называемое «я»
[57].
Новый тип страдания, возникший в 1914 году и сохранившийся в Западной Европе по сей день, – это «вывернутое» страдание. Люди борются с собой за осмысленность, самореализацию и надежду. Это была негативная возможность, таившаяся в новых отношениях человека и мира. Прожитая жизнь обернулась внутренним хаосом. Люди терялись внутри себя.
Вместо того чтобы осмыслить (пусть сколь угодно упрощенно и прямолинейно) процессы, уподобляющие их судьбы судьбам мира, люди пассивно покорились новому состоянию. Иными словами, тот мир, который стал их неотъемлемой частью, обратился в их сознании в образ старого мира, чуждого и враждебного им: они как будто были вынуждены поглотить Бога, рай и ад и вечно жить с этими обломками внутри. Это была поистине новая и чудовищная мука, которая совпала с повсеместным и тщательно продуманным использованием лживой идеологической пропаганды в качестве оружия. Такая пропаганда сохраняет внутри людей устаревший строй чувств и мыслей, одновременно навязывая им новый опыт. Это превращает их в марионеток, при этом основное напряжение, вызванное этим превращением, не несет политической угрозы, но неизбежно вызывает неосознанное разочарование. Единственная цель такой пропаганды – заставить людей отрицать, а затем и вовсе отказаться от своего «я», которое могло бы возникнуть из опыта.
В «Рыжекудрой», последней большой поэме Аполлинера (он умер в 1918 году), видение будущего, после приобретенного военного опыта, предстало источником не только страдания, но и надежды. Как ему было примирить увиденное с тем, что он предвидел когда-то? Отныне он отверг любые пророчества, не касающиеся политики.
Мы ведь вам не враги
Мы хотим вам открыть неоглядные странные дали
Где любой кто захочет срывает расцветшую тайну
Где пылает огнянность доныне невиданных красок
Сонмы непостижимых видений
Ждущих часа чтоб довоплотиться
Нам бы только постичь доброту эту даль где
молчит тишина
Это время что мы то пришпорим то вспять повернем
Будьте к нам милосердны грехи и просчеты
простите сполна
Нынче снова неистовство лета в природе
Умерла моя юность я прежней весны не найду
Полыхающий Разум сегодня землей верховодит
<…>
Ну так смейтесь же надо мной
Смейтесь люди повсюду особенно здесь
по соседству
Я ведь столько всего вам сказать не решаюсь
Столько что вы и сами сказать мне б не дали
Ну так смилуйтесь же надо мной
[58].
Теперь мы можем приблизиться к главному парадоксу кубизма. Кубизм обладал духом объективности. Отсюда его сдержанность и относительная безликость среди художников. Отсюда же точность его пророчеств в технической сфере. Ныне я живу в городе-спутнике, возведенном за пять последних лет. Формы, которые я вижу из окна, пока пишу эти строки, можно напрямую возвести к картинам кубистов 1911–1912 годов. При этом сам дух кубизма сегодня нам кажется необычайно далеким и отрешенным.
Все потому, что кубисты не брали в расчет политику так, как делаем это мы. Даже их сведущие и политически подкованные современники, не говоря уж о художниках-кубистах, совершенно не представляли степень, глубину и продолжительность тех страданий, которые несет с собой политическая борьба за реализацию открывшихся тогда возможностей, которые с тех пор превратились для нас в императив.
Кубисты мечтали о преобразованном мире, не представляя самого процесса преобразования.
Кубизм изменил природу отношений между изображением и реальностью, отразив тем самым новые взаимоотношения человека и реальности.
Многие авторы указывают, что кубизм ознаменовал собой перелом в истории искусства, сопоставимый с тем, который разделил искусство Ренессанса и Средневековья. Это не значит, что кубизм можно приравнять к Ренессансу. Расцвет Ренессанса длился порядка шестидесяти лет (примерно с 1420 по 1480 год), кубизма – порядка шести. Однако отправной точкой в оценке кубизма остается именно Ренессанс.
