Ольга Шарапова в соавторстве с красным вином
Посвящаю моему мужу Максиму Шарапову
Благодарю за помощь при создании этой книги моего отца Виктора Алексеевича Смирнова, моего друга, коллегу, музыканта и историка Артема Бурцева.
Ветер такой свежий и порывистый. Он приятно треплет волосы, когда высовываешь голову в поздние летние сумерки. Московская «берлога» раскалилась за день, в ней темно и душно. Ветер поднимает вверх голоса, мотыльков. Внизу жизнь. Смех подвыпивших соседей, огоньки сигарет, крики дворовых кошек. А здесь, наверху? Усталость дня, и ничего. Ничего.
Сегодня подходит к концу, но оно было не зря. Я все еще смотрю вниз, на мигающие за рекой окна и силуэты летящих деревьев, чувствую запах жареной курицы из чужой квартиры. Хочется рассказать кому-то о прошедшем дне и своей жизни. Вы, наверное, тоже ведете такие одинокие диалоги с близкими, и в мыслях рассказ получается складным, образным и остроумным, так тонко выходит отвечать на вопросы. А если вслух попробовать продублировать мысленные речи, они будут неуместными, пафосными пустяками. Так самые сокровенные и важные истории остаются диалогом самого с собой.
И мне некому, кроме самой себя, поведать день. Все спят. Воображение памяти рисует образ: я, тоненькая и летящая, с длинными темными волосами, в самом красивом на свете платье, на каблучках… Меня снова пригласили в мэрию, и, спускаясь по лестнице, я касаюсь хромированных перил подземного коридора. Кольцо на моем пальце звякает о металл. С каждым шагом, с каждым ударом руки оно тонко звенит. И всегда так было на этой лестнице. Если бы вы знали, что для меня это значит… А для вас – ничего. Те же ковры и кресла, только портреты на стенах стали моложе… Меня давно сюда не звали, тем более для наград, тем волнительнее оказаться в родных стенах.
А потом мы с префектом вернулись назад на его машине. Он вообще меня всегда возит. И доверяет давно.
Вот уже четыре года, как я работаю с ним по выморочным
1 квартирам. Понимаю, что скользкая тема, и даже представила, что вы там себе уже нарисовали.
Я не занимаюсь их нелегальным оформлением в собственность шефа. Просто вхожу в группу по описи имущества, готовлю его к аукционам, консультирую в сложных случаях. А поскольку я и искусствовед, и юрист, имею для префекта особую ценность.
Вы представляете себе выморочную квартиру? Это не дворец почившего олигарха. Почти всегда это хрущевка одинокой старушки, где из ценностей жемчужные бусы, федоскинская шкатулка, иногда – икона, старинный сервант. Всего однажды за эти годы мы разжились картиной Фешина
2, инклюзивным янтарем
3 и действительно дорогим сервизом.
Не буду углубляться в детали, но, признаюсь, люблю эту странную работу. Помимо двух профессий во мне живет еще одна, не совсем реализованная, это страсть к прошлому.
Я составила собственное генеалогическое древо глубиной в триста лет еще в юности. Фотографии, письма и дневники, выписки из метрических книг занимают большую часть моего кабинета. Из опустевших квартир я всегда забираю архивы.
Прикрываю окно. Одиноко и радостно. Завтра рано вставать. Шеф сказал, чтобы прямо с утра мы с коллегой поехали по новому адресу. Прошло полгода со дня смерти какого-то уголовника. Завещания нет, наследников, которые могли бы попытаться перерегистрировать жилье на себя, тоже нет, квартира муниципальная, пора снимать печати.
* * *
– От чего он умер, Паш?
– Туберкулез. Но ты не бойся, бацилла неустойчивая, через полгода в квартире уже не заразишься.
– Спасибо, что пояснил. Что там еще по нему известно?
– Звали Виталий Морос.
– Отмороз?
– Ага! Сидел за убийство.
– А фамилия специально такая мерзкая?
– Прибалт. Литовец, по-моему.
– А гражданство?
– Наше. Квартира маленькая, думаю, там ненадолго.
Вряд ли что-то есть ценное. Только если общак
4 под линолеум заныкал.
С Пашей весело. Мы всегда шутим и, бывает, говорим друг другу смешные пакости. Без обид. Он очень хороший.
Мы выходим из машины у блочной хрущевки, погружаемся в теплые июньские волны, которые после кондиционера особенно ласковы. Полузаросшая парковка с тополями, которые роняют пух. Как тепло. Я так хороша. Как я хороша! Боже мой. Сколько в Москве этих дверей цвета капут-мортуум
5, этих лестниц с серыми резиновыми перилами, которым под шестьдесят лет. И старуха с ведром. Нам навстречу, с полным
6!
– Здравствуйте!
– Здравствуйте! Вы на второй этаж?
Я не знаю.
– Да, – Паша вежливый, как всегда.
– Я живу напротив Мороса. Если что-то надо – зайдите.
– Спасибо, – я киваю.
Милая она. Аккуратная. В черной юбке, блузочке оранжевого цвета. Эти старушки одинокие, вечные. Знающие все. Я так стараюсь улыбнулся ей как можно ласковей.
– Его больше нет. Совсем.
– Да, мы знаем.
«Как она поняла, что мы к Моросу?»
Во взгляде старушки это обычное выражение сожаления и мудрости… И расходимся.
Она вниз, мы вверх. Сквозь запах кошек и герани. Шум ветра остается во дворе. В подъезде гулкие шорохи.
Паша срывает бумажную ленту с печатью, поворачивает ключ. Это мой любимый момент. Чего только не рисует воображение. Судьба, жизнь, тайна. А главное, разрешен шаг в эту тайну. И мы делаем его.
Квартира была ужасна, видимо, так же, как и ее недавний хозяин. Застоявшийся воздух, липкий, похожий на паутину: окутал, опутал.
– Паша, помоги открыть окно! – у меня не хватило сил. Рамы деревянные, старые.
