– Да!
Зола на руках от печеной картошки, как пыльца на крыльях бабочек.
Им шестнадцать-семнадцать лет. Еще месяц, и они окончат свой курс, пойдут работать столярами, точильщиками, сборщиками, это дети из самых простых семей.
Ликас снимает обжигающую шелуху. Ему скучно и весело. Покойный отец заставил учиться здесь, но теперь помешать некому. Он готовится, он сможет поступить в Москве в вуз, он сможет подняться над Сваёне, Алджимайтисом, Джонасом, Гедре… эти тупорылые твари будут колотить ящики для шкафов.
– В моем доме пятеро русских уродов! Я им звезды на дверях нарисовал.
– У меня беременная одна гнида ходит. Может, с лестницы пнем ее?
– Ха-ха-ха!
– Ликас, а твоя мать русская, вроде? Да вы семья свиней!
Ликас ждал этого. Ребята не раз подбирались к его семье. Спасали отец, национальность и фамилия.
– Что? – он спросил тихо. – Опять не нравлюсь?
Рэмунас, парень, который подначивал, криво залыбился.
– Литовец? Докажи! Докажи, раз наш!
Он ждал, что Ликас начнет объясняться или предложит выяснить отношения. Сам Рэмунас был хорош: рослый, в модной майке, но девчонки не успели расплыться в кокетстве.
Ликас ударом в лицо кувыркнул его на землю.
Часть группы вскочила, кто-то взвизгнул. Ликас ударил не вставая: он и сейчас сидел в опустившейся паузе. Рэмунас быстро поднялся, закрывая руками лицо.
– Сука! Урод! – залепетала Гедре.
Потом на допросе все они говорили, что восхищались своей страной, а Ликас ее ненавидит.
Рэмунас получил диплом уже без глаза.
* * *
– Ублюдина! Вместо того, чтобы работать, ты выбил парню глаз! – тряслась мать, она была вне себя. – Даже ПТУ! Даже ПТУ ты не можешь закончить, тварь!
* * *
«Здравствуй, мама! Виталику придется приехать к тебе, у нас нет другого выхода. После смерти мужа я мечтала вернуться в Москву, думала оставить Виталику каунасскую квартиру, но теперь планы придется срочно менять. У нас ЧП. Ликас подрался с бандитом и выбил ему глаз. Могут посадить, надо спасаться. Завтра сажаю его на поезд. Возможно, приедет раньше письма. Прости и прими его. Наталья».
* * *
Был конец апреля. Небо розовелось, предрекая теплынь. Только в хаосе 1991 года Ликасу могло так повезти. Несмотря на его первый случай общения с милицией 13 января, его не задержали, просто сказали явиться на следующий день в отдел. Но ничего хорошего уже не светило. Билеты в Москву мать достала невероятными усилиями.
Вода Немана, черная, густая, шла с тихим шорохом, бессмысленно и бесконечно. Ликас бросил в реку свой перочинный нож, подаренный когда-то отцом. «Наверно, так побежденные викинги бросали свои мечи. Как это все дешево и смешно». Он сел на холодный камень. Подошел Юргис. Сидели молча, долго.
– Прощай, Неман?
– Да. Прощай, Неман, пляж и удочки…
– Да черт бы со всем! Я тоже скоро в Москву, – Юргис не поступил в прошлом году после десятого класса и снова собирался на экзамены.
– Увидимся в парке Горького, – Ликас грустно улыбнулся.
– Помнишь, как мы тут прятали клады? Купались?
– Не трави душу.
Помолчали.
– В Москве Шурик. Помнишь его?
– Конечно. С дедовым кортиком…
– Или ножом… Не помню. Он меня долго ненавидел. Говорил, что я убил аиста.
– Ну а потом – ничего.
– Ничего.
По воде расходились круги от брошенных камушков.
– Кстати, давно не видел Альгирдаса. Это парень, который старше нас. Здоровой такой литовец. Дрались, помнишь? Но он был какой-то… Честный, что ли, отморозок.
– Так он же погиб.
– Как?!
– Здесь, на пляже. Утонул.
– Он? Утонул?
– Ну не совсем. Нырнул неудачно. Прыгнул с мостков, а там на дне бочка высоченная с битой посудой. Черт ее знает, откуда. Голову разбил. Пока его заметили, вытащили из воды, все уже…
– Когда это было?
– Прошлым летом еще. Ясно, не сейчас.
– Покурить нет у тебя?
– На…
* * *
Через час Ликас собирал сумку. Ту самую, потрепанную, с которой уже ездил, какие-то рубашки, белье, деньги. Деньги были: Ликасу подвернулось продать угнанный мотороллер. Младший парнишка из училища угнал мотороллер у знакомого белоруса, сам его продать испугался, держать негде, полная глупость. Ликас воспользовался. Это произошло как нельзя кстати: ехать без денег было совсем невесело.
– На, возьми, – мать сунула ему на вокзале тридцать рублей.
– Оставь.
– Что ты жрать-то будешь? Бабушку объедать будешь?
– Отвали.
– Как был, так и есть придурок!
– Иди давай! Всего хорошего!
Обшарпанный зеленый состав заскрипел у платформы. Он шел из Калининграда проездом и был почти полный.
Полка в плацкарте у окна, тюки, разномастные сумки, запах носков, весны, тлена, оттаявшей грязи, прожитой жизни. Запах бессмысленности и надежды.
Мать, жирная, в брусничной дешевой куртке, стоит и смотрит в его окно. А он на нее. И все понятно без слов, без взмахов руки. И хочется, как это ни дико, оказаться на ее месте!
Как же так получается, что они, презирая друг друга всей душой – одно целое…
Поезд дергается, машинист отпускает тормоза, падает на пол маленькая сумочка соседки.
Нежная, желто-зеленая Литва, с холодным морем, холодным небом, с воздухом, наполненным водяными пузырями, прощай!
– Белье берете?
– Давайте.
– Билеты!
– Митеньке позвонил?
– Яйца я забыла. Боже мой!
– Давайте познакомимся?!
– Подвиньте сумочку, будьте любезны.
Поля, поля… Вагон качается, убаюкивает. Ликас закрывает глаза. Он маленький в поезде. Отец и мать рядом, мороз, а за окном домики с оранжевыми окнами и дымы, подсвеченные в темном фиолетовом небе.
«Здорово было бы поступить в Строительный университет на гражданское строительство или строительство мостов и тоннелей, создавать эти дома с дымами, эти мосты, по которым идет поезд, чертить их трехмерные модели тонкими линиями, рассчитывать иррациональность их искривлений в больших пространствах. Мое настоящее трехмерно, оно объемное, этот вагон, соседи, городок и лес, переезд, платформа, Земля».
В полудреме под стук колес Ликас вспоминает, вспоминает. Рэмунас с лицом, залитым кровью, встающий с земли; растерзанный аист, перья и его торчащие вбок сломанные ноги; отец в морге, а потом в гробу дома; руины церкви; пляж, обезумевшие ребята, Альгирдас белый, с разбитой головой. Ликас последнюю сцену помнить не мог, но она рисовалась так отчетливо, что казалась воспоминанием. Альбом с чернобелыми фотографиями матери. Литовская бабушка, умершая два года назад, держит его на руках; вот Ликас с большой мохнорылой собакой из соседнего подъезда; вот свадьба отца и матери. Эти воспоминания и эти фотографии – одинаковые картинки прошедшего. Они плоские.
