* * *
На следующий день они пили здесь же. В квартире Тани Евграфовой. Надменной странной девочки с короткими волосами. Четыре дня ее квартира была свободна. И четыре дня группа пила здесь.
Ликас никогда не звал их к себе. Собирались в общаге, на квартирах.
Пока остальные были на лекциях утром и днем, он лежал в комнате, наполненный простудой, обезоружившей его, переводил с русского на литовский статьи и книжки для издательства.
«850 тысяч транзисторов. 25 МГц – тактовая частота, кэш-память 16 Кб. Операционная система MS-DOS 5.0. Работа сопроцессоров», – дальше шли специфические технические параметры.
«Бинарная система оперативной памяти. Информация записывается в двоичном формате – 1 или 0 (да-нет), единица этой информации носит название бит. Непосредственно закодированный восьмиразрядным двоичным числом символ называется байт».
Как перевести на литовский слово «байт»? Никак. Он так и написал, как было. «Двоичная система кодирования информации. Единица или ноль. Намагничено-ненамагничено. Какой чудовищный примитив! И эти люди говорят о заговоре машин, о компьютерном разуме. Как только бинарность будет преодолена, о разуме можно будет говорить, а пока… Это прошлое, то есть уже не совсем живое»…
На сороковом листе перевода, где шла речь о компьютерах «Сетунь» троичной логики и трайтах, текст оборвался. Дальше был пропуск, листы пропали. «Выкинем эту главу, и черт с ней», – завтра надо было сдать перевод в издательство.
Ликас продолжал писать грубым почерком буквы, топорщившиеся диакритическими знаками
56, но трайты не выходили из головы. «Все-таки они есть, трайты, троичная кодировка, трехмерная кодировка…»
«Языки программирования… Внутреннее устройство компьютера».
«Что за идиоты. Внутреннее устройство идет последней главой, а должно идти первой».
На последней главе он завис, хотя переводил всегда с легкостью. Буквы расплывались от слез. «Черт возьми, я никогда так не болел», – Ликас поплелся в ванну, его пошатывало. От холодной воды стало легче, лицо уже не горело и два раскаленных глазных яблока временно успокоились. На стиральной машине лежали щипцы для завивки волос.
«Побыстрее бы закончить эту писанину. Сделаю лаконично. Лучше одно слово, несущее пять смыслов, чем пять, не несущих никакого». Его шатало, задетые щипцы полетели на пол. «Таблетки. Найти бы хоть какие-нибудь. Никогда до Москвы не пил». Ликас начал рыться в шкафчике на кухне, дополз в комнату. Там в сервантике лежал пакет с таблетками, шприцами и бинтом. Феназепам, люминал… что за говно?» Отдельно в кальку был завернут целый набор противопростудных. «Ну, хоть так проще». Он проглотил аспирин и парацетамол. Таблетки застряли в горле, и он опять пошел в ванну, запить их водой, пнул ногой крокодилью мордочку щипцов: «Еще писать последнюю главу. И спать».
Щипцы грубо крякнули, оскалились, ухмыляясь на него зубастой челюстью.
* * *
– Ну и что на этих листках?
– Чушь. Набор слов.
– Да ладно, дай мне.
Вика вертела бумажки:
– «Трайтовая запись информации. Революционная троичная компьютерная запись была разработана в московской лаборатории. Это совершенно специфический вид шифрования информации. Электромагнитное бесконтактное реле на магнитных усилителях трансформаторного типа. Троичная ферритодиодная ячейка работает на основе…» – Тьфу! Ну и чушь! Ну и чушня! Вот он носит при себе это говно… Зачем?
– Я откуда знаю? Положи ему обратно в карман.
– Ладно, – Вика сунула бумажки себе в карман. Нравится он тебе?
– Виталик?
– Рогалик!
– Чудноватый.
– Это есть, – они засмеялись.
* * *
В окне было синее индантреновое
57 небо, переходящее в раннюю зимнюю ночь с перекрестьями рельсовых параллелей, проводами и плоскостями домов. «Откуда это все взялось? Поднялось без моего участия. Я ничтожество, нищий литовский мальчик, случайно получивший квартиру в Москве. Переводчик без образования и будущего».
С таким трудом добытый матерью школьный аттестат и диплом ПТУ Ликас так и не получил. Письмо пропало на почте.
А вечером студенты собрались в квартире и снова пили пиво и спали кто где. Завтра возвращались Танины родители.
* * *
В подъезде топили на славу, они зашли сюда совершенно случайно, гуляя по центру. От жары зимние узоры в обрамлении деревянных ставень растаяли сизыми потеками почти бензиновой грусти. Юргис посадил Таню к себе на колени. Как сказать «посадил». Сидеть было негде. Подоконник в подъезде сталинского дома в переулках. На него можно было только привалиться, обняв девушку.
– Не так сразу, Юра, – Таня смеялась.
– У меня руки замерзли! – оправдывался Юргис, суя руки ей под полушубок.
– Ну, не здесь.
– А где? – заулыбался Юргис, двигая ладони от груди вниз, к бедрам.
– Ээ, хорош!
– Но я не знаю, где греться!
– На батарее грейся, – хохотала Таня, не вырываясь.
– Ты учишься на биофаке?
– Да, мы с тобой почти коллеги.
Юргис не поступил в Бауманский университет, а вопреки, немыслимым образом, сдал в медицинский.
– Ты сама из Москвы?
– Из Москвы? Еще спроси: «С Москвы?» Конечно! Я москвичка! Она обиженно и гордо взмахнула ресницами. – А ты из села Кукуево приехал, не иначе? Акцент кукуевский, чувствую.
– Я из Каунаса.
– Почти угадала.
– Каунас – это город прибалтийской готики!
– А Кукуево?
– Это тебе видней! – они засмеялись.
– То есть ты вся такая столичная?
– Да.
– И папа с мамой?
– Да.
– А в Литве была?
– Я нет, а папа был. И даже часто раньше ездил.
– Ууу? Да что вы?
– Чаще, правда, в Польшу, по диплинии.
– То есть тебя моим заграничным прошлым не завлечь?
– И не пытайся!
– Придется придумать что-нибудь другое.
– Будьте любезны!
«Неглупая, но наглая, и красивая, чертовка».
* * *
Я складываю пазлы из записок, платежек, медицинских направлений, чеков за переводы из издательства. Среди медицинских бумаг случайная:
«Евграфова Василина Федоровна. Множественные пороки сердца, контрактуры конечностей, умственная отсталость. Направляется на исследование головного мозга методом ЭЭГ».
