Наездник может полагать, что контролирует ситуацию, но у слона по любому поводу, особенно в вопросах вкуса и морали, имеются собственные устоявшиеся предпочтения. В таких случаях сознание выступает скорее юристом, чем погонщиком. Как далее писал Хайдт:
«Моральное суждение происходит подобно эстетическому. Человек обычно сразу осознает, нравится ли ему увиденная живопись или нет. Однако если кто-то просит объяснить его мнение, он путается, всерьез не представляя ни истоки, ни собственные критерии оценки. Внутренний интерпретатор (всадник) искусен в изобретении поводов. ‹…› Люди ищут правдоподобные причины своей любви к картине и цепляются за первую осмысленную мотивацию (допустим, что-нибудь неопределенное относительно цвета, света или отражения художника в блестящем клоунском носу).
Моральные аргументы во многом такие же. Допустим, он и она возмущены каким-то вопросом, и у каждого по этому поводу имеется сложившееся мнение. В первую очередь спорщиками движут эмоции, и потому они на лету перебрасываются произвольными доводами. Если опровергнуть ее аргументы, изменит ли она свое мнение, согласится ли с ним? Конечно, нет, ведь ее точка зрения была основана вовсе не на этом аргументе: он появился уже после того, как сформировалось суждение о предмете.
Если внимательно прислушаться к моральным аргументам, порой можно понять нечто удивительное: на самом деле поводья держит слон, и именно он направляет седока, решая, что хорошо, а что плохо, что красиво, а что некрасиво. Чутье, интуиция и внезапные суждения случаются постоянно и автоматически, ‹…› но только погонщик способен связать слова в предложения и, сформулировав доводы, сообщить их другим. В нравственных рассуждениях наездник выходит за рамки просто советника, он становится адвокатом на суде общественного мнения и защищает перед людьми точку зрения слона».
В своей следующей книге «Праведный разум» (The Righteous Mind) Хайдт, развивая эту метафору, назвал краеугольный принцип психологии морали: интуиция стоит на первом месте, а стратегическое мышление на втором
[264]:
«Внутренняя нравственная оценка возникает машинально и почти мгновенно, задолго до последующих размышлений, которые обычно определяются именно этими первыми наитиями. Если думаете, что моральные рассуждения необходимы ради выяснения истины, вы будете постоянно разочаровываться глупостью, предвзятостью и нелогичностью тех, кто с вами не согласен. Но если сочтете нравственное оправдание навыком, развившимся у людей для продвижения своих социальных интересов (а именно, обоснования собственных действий и защиты сообществ, членами которых они являются), тогда все окажется гораздо осмысленнее. Следите за интуицией и не принимайте людские резонерства за чистую монету: это в основном апостериорные конструкции, созданные на лету и предназначенные для достижения одной или нескольких стратегических целей.
Центральная метафора… состоит в том, что ум как бы делится на слона и всадника, и задача погонщика – служить своему животному. Всадник – это логика нашего сознания, поток слов и образов, которым охвачена сцена нашего разума. Слон представляет собой остальные 99 % мыслительного процесса – тех, что происходят неосознанно, но на самом деле управляют большей частью нашего поведения».
Главная задача, стоящая перед проектом реювенирования, состоит вовсе не в том, чтобы разобраться с подкрепляющими обоснованиями несогласных критиков. В действительности в изменении нуждается нечто иное, а именно движущая ими (часто бессознательно) глубинная мотивация. Не нужно спорить с всадником. Необходимо найти способы привлечь к общению слона.
Управление страхом
Ощущение животными ужаса – неоспоримый фундаментальный факт. Перед лицом конкретной осязаемой угрозы смерти метаболизм зверя как бы переключается на другую передачу. Железы начинают вырабатывать гормоны адреналин и кортизол, которые ускоряют сердцебиение, расширяют зрачки для получения более полной информации о надвигающейся опасности и увеличивают приток крови к мышцам и легким для подготовки к интенсивному действию. Животное готовится к бою либо бегству. Чтобы направить максимум энергии на срочное самосохранение, организм тормозит все не относящиеся к тому процессы, включая пищеварение. Периферическое зрение ухудшается – так организм лучше сосредотачивается на непосредственной угрозе. Снижается слух.
В случаях неминуемой смертельной опасности состояние ужаса служит важнейшей цели – выживанию. Однако его постоянное применение не предусмотрено. Даже наоборот: в состоянии паники внимание ограничено, кругозор сужен, пищеварение страдает, а тело может быть охвачено конвульсиями и дрожью. Бесконтрольное высвобождение содержимого мочевого пузыря и прямой кишки может иметь преимущество, предоставляя, допустим, возможность отвратить и оттолкнуть потенциальных нападающих, но в любое другое время отнюдь не благоприятствует здоровой социальной жизни.
Способность человека осознавать смерть заранее (то есть при отсутствии непосредственной опасности) затрудняет управление той частью нашего существа, что отвечает за страх. Если мысли о гибели становятся всепоглощающими, нормальное мышление уже невозможно. Хуже того, имеется еще один аспект психики животных. Страх заразителен, и когда какая-то особь замечает поблизости хищника, быстро и решительно способна отреагировать вся группа. Точно таким же образом, стоит в панику впасть всего одному человеку, как его настроение, даже притом, что на это нет никаких объективных причин, быстро передается другим.
Поэтому важнейшая задача для человеческого сообщества – управление страхом. Так было и в доисторические времена, когда люди только-только начинали приобретать способности к самосознанию, планированию и интроспективной рефлексии. Наблюдая за растущей немощью тех, кто в молодости слыл удивительно сильным и здоровым, первобытные люди, были, очевидно, сражены мыслью, что подобное ожидало и их самих, и всех тех, кого они любили и лелеяли. Иными словами, из состояния, необходимого для выживания в соответствующих обстоятельствах, ужас перед смертью превратился в нечто способное возникнуть в любой момент без какой-либо внешней угрозы и парализовать сознание паникой.
Более того, при прочих равных условиях сознательное ожидание смерти от таких опасностей, как хищники или конкурирующие группы людей, может сформировать тенденцию к уклонению от риска. Стратегия, понижающая вероятность сиюминутных краткосрочных угроз (к примеру, спрятаться в глубине пещеры) вполне способна оказаться далеко не лучшей для долгосрочного успеха всего коллектива. И потому мы можем обоснованно предположить: чтобы управлять страхом перед возможной гибелью, который в противном случае вывел бы из строя весь коллектив, в успешно выживших группах людей, как правило, были разработаны всевозможные социальные и психологические инструменты, отвлекающие от ужаса неминуемой кончины. К таковым принадлежат мифология, племенной строй, религия, экстатические трансы и видимость контакта с духами. В более поздние времена к ним прибавились культурные нравы и модели мышления, которые сулили различные способы превзойти смертность физического тела через наследие или выживание рода. Такие умозрительные конструкции неразрывно связаны с элементами нашей социальной философии, а именно – с представлениями о том, кто мы такие, каким образом вписываемся в общество, а то, в свою очередь, – в мироздание в целом.
