Эта идея его окрылила. Круто, если города состоят в переписке друг с другом; ещё круче оказаться письмом на неведомом языке, которое само себя прочитать, конечно, не может, но что-то всё-таки смутно чувствует, отчасти проживает этот непостижимый текст. То-то все вокруг так помешаны на путешествиях. Быть посланием легче, чем просто быть.
Ленц всегда искал; ладно, предположим, всего лишь придумывал всякие удивительные сложные объяснения самым обычным вещам. Не для того, чтобы найти оправдание собственной дурости, как, к примеру, сегодня – дурость и дурость, подумаешь, было бы что оправдывать, он легко признавал себя дураком. Просто если не наделять происходящее дополнительными тайными смыслами, вообще непонятно, зачем тогда жить, – вот о чём думал Ленц, пока плутал по улицам незнакомого города, ощущая себя то короткой любовной запиской, то обстоятельным письмом о делах, но в любом случае не человеком, а лёгким листом бумаги, который носит по городу ветер. И это было так весело, непривычно и одновременно знакомо, словно явь наконец стала сном.
В этом блаженном состоянии долго кружил по городу, наконец пришёл на какой-то холм, довольно пологий, так что можно спускаться вниз не по лестнице, а просто по склону, почти по колено в густой траве.
Идти по траве оказалось так здорово, что Ленц принялся оглядываться в поисках укромного места, чтобы там полежать. Он не особо устал, просто когда чувствуешь себя, как во сне, прилечь кажется уместным поступком. Всё равно что отнести посуду на кухню или к Рождеству подарки купить.
Он не только чувствовал себя, как во сне, он и шёл соответственно – не то что вообще ничего не видел, но скажем так, избирательно – кроны деревьев, светло-сизые облака. Лежащего в траве человека заметил чудом, практически в самый последний момент, ещё пара шагов и налетел бы на него, как на камень или бревно.
Затормозил так резко, что не устоял на ногах, плюхнулся, как в детстве на задницу, и как в детстве же совсем не ушибся, словно не весил почти ничего. Уже сидя, как следует разглядел неожиданное препятствие и дополнительно обрадовался, что об него не споткнулся: человек – чёрт бы с ним, что ему сделается, но на его груди сладко спал рыжий кот. Вот кота бы раздавить не хотелось. Да и просто напугать тоже так себе вариант.
Незнакомец, конечно, заметил Ленца – поди не заметь, когда кто-то свалился на землю буквально в двух шагах от тебя. Сказал так тихо, что Ленц скорее угадал, чем услышал:
– Спасибо, что не разбудил мне кота.
Ленц пожал плечами – дескать, сам не понял, как всё получилось. Собирался встать и уйти, но остался. Подниматься почему-то не было сил. Но их не противно не было, а приятно, как на пляже после двух банок холодного сидра. Просто так хорошо, что зачем ещё куда-то идти.
– Руку дай, – скомандовал незнакомец, и Ленц почему-то послушался, протянул ему руку. Хотя не в его правилах было выполнять чужие приказы. С чего бы вдруг.
А буквально секунду спустя тот, кто считал себя Ленцем, плакал навзрыд, как младенец; впрочем, плакал не столько он сам, сколько тело, которое так растерялось от захлестнувшей его бури эмоций, что самостоятельно, не дожидаясь команды своего обитателя, включило давно забытую за полной ненадобностью программу «рыдать».
– Говорил же, здесь вовсе не так интересно и весело, как тебе кажется, не суйся сюда, – вздохнул старый друг, чьё имя, как и всё остальное, не смогло поместиться в человеческой памяти Ленца, мелькнуло далёкой тенью, и всё.
Глупо спорить, что сделано – сделано, какая теперь разница, кто оказался прав. Но тот, кто был Ленцем, всё же подумал: а сам-то? Кто бы вообще выступал.
– Так я здесь и не рождался, – сказал старый друг. – Сам посмотри, в каком я виде пришёл. А то хрен бы мы друг друга узнали. Максимум, почувствовали бы что-нибудь смутное, случайно столкнувшись на улице. Но человеческую башку смутными ощущениями не прошибёшь.
– А так вообще можно было?!
Тот, кто был Ленцем, так удивился, что тело наконец прекратило рыдать и начало говорить.
– Да конечно нельзя. Просто я так соскучился, что стало плевать. Уж как-нибудь переживёт моё появление эта земля, чего только по ней не бродило, честно-то говоря. Тем более, я сюда ненадолго. Только с тобой повидаться, и сразу назад. Я тебя звал, не представляешь, как громко! В жизни так не орал. Очень боялся, что ты не услышишь. Или услышишь, но не поймёшь. Или даже поймёшь, но быстро прийти не сможешь, здесь же любое расстояние – целое дело, поди его одолей… Эй, ты чего смеёшься? – и сам рассмеялся, потому что услышал, как тот, кто считал себя Ленцем, вспоминает: бар, девушка, такси, самолёт, турбулентность, гостиница. Хорошо позвал, молодец.
Лежали в траве, держались за руки, смеялись, и это было совершенно как дома. Невозможно. Здесь так не бывает. Хотя по идее люди тоже могут вместе смеяться, лёжа в густой траве.
– Здесь жизнь короткая; да ты и сам это знаешь, – наконец сказал старый друг. – Ты уже почти половину прожил и до сих пор ничего о себе не вспомнил, хоть и становился собой во сне. А это большая удача – хотя бы в снах возвращаться к себе. Но тебе как об стену горохом, проснулся, и – ах, как досадно, что это был просто сон! Так нельзя. Ну, то есть как – нельзя. Можно. Всё можно. Но будет обидно, если вся эта маета окажется зря. Поэтому я тут, в нарушение правил. Контрабандой. Так уж тебе повезло. Правда, толку от меня не то чтобы много: меня же здесь практически нет! В делах помочь ничем не смогу, с собой забрать хотел бы, да не получится, рядом остаться – тоже никак. Зато в твоей памяти – запросто. Теперь хоть стреляйся, не забудешь меня.
– В памяти – это очень много, – ответил тот, кто был Ленцем. – Точно-точно останешься? И мне потом не покажется, что я просто уснул среди дня на холме в чужом городе и увидел удивительный сон?
– Да чёрт знает, может, покажется, – признал старый друг. – Человеческий ум – зараза упёртая. Ничего не докажешь ему. Но ты уж постарайся. Это в твоих интересах. Вполне можно жить на земле человеком, когда точно знаешь, что просто поиграть сюда выскочил, как ребёнок на улицу. И по местным меркам, ты – волшебное существо. Кстати, ты хоть вспомнил, зачем так сюда рвался? У тебя была смешная идея. Хорошая. Жалко было бы её продолбать.
– Будешь смеяться, сегодня как раз почти вспомнил, – улыбнулся тот, кто был Ленцем. – Хотя скорее заново сочинил. Пока гулял, придумал, что города отправляют друг другу людей-туристов, как письма, и я – тоже письмо. А теперь понимаю, что такое правда возможно, только чтобы тебя прочитали, надо сознательное усилие приложить. Именно поэтому я так сюда рвался. Хотел стать посланием от нашего вечного города для здешних юных временных человеческих городов. Научить их отбрасывать вечные тени в те области тёмного космоса, где пока не хватает весёлых живых миров. Сколько мне говорили, что в человеческой шкуре я даже сам для себя не смогу стать посланием, не верил: я – это всё-таки я! Стыдно вспомнить… хотя, нет, не стыдно. Такую полноту забвения невозможно представить, пока сам не попробуешь. Даже вот прямо сейчас почти ничего о себе не знаю. Не помещается это в меня.
