Год назад Совет Европы признал пораженческой тактику борьбы с заразой, которая заключалась в том, что каждая страна обороняет свои границы, создавая внутри стерильную зону. Все та же логика что и десять лет назад, когда эти же страны закрывали границы от иммигрантов, как от прокаженных. Ирония в том, что прогрессивный мир сам же и запустил глобальное переселение народов с Востока, бомбя их дома ради ископаемого топлива, на котором можно нажиться. Теперь же он пытался спрятаться за стенами уже от смертельных последствий своей разрушительной политики, которая растопила льды, где спал вирус.
Все беды людей от их алчности.
Но зараженные мутанты – это вам не изнуренные бегством иммигранты. Зараженные оказались сильнее солдат, многочисленнее бронетехники и живучее тараканов. Их не брали ни пули, ни гранаты, ни даже химические бомбы. Чем больше мы обливали их свинцом, тем свирепее они становились. Срок превращения здорового человека в безмозглого чудовища сократился с недели до трех дней.
План с кричащим названием «Анклав» провалился. Следуя более выигрышной стратегии бывших стран СНГ, которые не видели иного для себя выхода выжить, кроме как объединиться, Европа расширила границы стерильных зон, уничтожая те, что были безнадежны. Так выстроились более крепкие стены, объединяющие армии сразу нескольких стран между собой. Так родилась Всемирная Армия Освобождения, протянувшаяся с запада Европы до самого востока Китая и России.
Она просуществовала три месяца.
Зараженные находили лазейки через выстроенные границы, благодаря халатности бойцов, попустительству генералов и просто страху политиканов, не сумевших вовремя нажать заветные кнопки в черных чемоданчиках. Когда страх вогнал их в стадию осознания полного поражения, было уже поздно обращаться к силе ядра.
Где теперь коды запусков ракет, никто не знает, как не знаем и где сидят остатки правящих элит. Вот так служившие чиновникам силовики остались брошенными своими патронами.
Я шел вдоль широкой улицы старинного разнохарактерного венгерского городка Сольнока, в котором слились воедино архитектура Восточной Европы и результаты многочисленных монгольских нашествий, его атмосфера так ярко и так уместно иронично подчеркивала полный провал объединения стран в борьбе с заразой. На фоне пустующих зданий с разбитыми окнами курящие и блюдущие караул солдаты в разномастных экипировках с нашивками флагов десятка стран безмолвно подтверждали поражение наших совместных усилий спасти человечество от вымирания. Человечество бежало из городов, и мы трусливо бежали за мирными жителями, прикрывая их отступление, потому что это было единственное, на что мы еще были способны.
Я прошел мимо двух «Боксеров» из Вооруженных сил Нидерландов. Далеко забрались эти два близнеца-бронетранспортера. В нашей наскоро сшитой из лоскутов армии им предоставлена одна из лидирующих ролей. «Боксеры» являются частью программы «пехотинец будущего», которую развивал немецкий Бундесвер, отсюда стальные гиганты хвастают своей мощью: устойчивость к артиллерийским снарядам, двойная броня, скрывающая ИК-спектр, 30-миллиметровая пушка на двухместной башне.
Один мы приобрели вместе с остатками от Объединенной оперативной группы повышенной готовности, которую НАТО создали в ответ на аннексию Крыма Россией. Второй «Боксер» с красивым названием Вилкас
6 присоединился к нам с мотопехотной бригадой из Литвы. Волчонок укомплектован двумя пулеметами на патрон семь-шестьдесят два и всегда едет во главе нашей колонны вместе с разведкой.
Завернув за угол, я был встречен целым отрядом и шести Спартанов
7 – выстраданное дите канадских и украинских инженеров, пережившее семнадцать полных переборок за пятнадцать лет из-за конструктивных недостатков. Но в итоге родился Спартан с наращенной поворотной башней, усиленными балками и кронштейнами, более широкие шины позволили улучшить проходимость вне дорог с твердым покрытием, что в условиях апокалипсиса становилось все актуальнее. Мне нравились Спартаны. Они, как никто другие, очень походили на машины из фильмов про высокотехнологичное будущее, которое нам уже не светило.
Пробежав мимо тихо дремлющих бронеконей высотой в два с половиной метра, я вбежал на крыльцо бывшей ветеринарной клиники и спрятался внутри от мерзопакостной погоды.
Внутри было тепло, но сырость все равно пробралась в здание, я чувствовал ее в воздухе. Льет уже четвертый день без остановки, одежда не просыхает, скоро помимо вируса нас начнут добивать холод и болезни, а потом голод и изнеможение. Я стараюсь не думать о будущем, решая насущные проблемы, которых и без того выше крыши.
В смотровой посреди тусклого свечения настольной лампы вырисовывались тени, принадлежащие прошлой счастливой жизни: железный стол, на который милосердные жители водружали четвероногих друзей, ржавый умывальник, пустующие полки (лекарства и перевязочные материалы растаскивались людьми вместе с продовольствием), компьютер в пыли – он не работал уже давно, а в углу играющий свет походного фонаря вырисовал тень моей жены, сидящей на полу.
– Лейла, – позвал я.
Теперь, когда глаза привыкли к теплому сумраку, я увидел, что она прикорнула возле стены. Я присел рядом, оценил работу рядовых, которым приказал устроить здесь жену: она была укрыта шерстяным одеялом, пахнувшим плесенью, рядом стояла собачья железная миска с водой, как метафора нашему нынешнему существованию, а под складками зимней солдатской куртки, которая была больше Лейлы размеров на десять, я увидел катетер в локте. Наш военврач давал ей физраствор, это не было хорошим знаком.
Лейла проснулась не сразу, а когда открыла глаза, еще некоторое время пыталась понять, где находится.
– Эй, я здесь. Я рядом, – прошептал я.
Она улыбнулась. Я поцеловал ее в лоб. Горячий. Очень горячий. Черные волосы разметались по бледному лбу, под ярко-голубыми глазами, в которые я влюбился полтора года назад в Кошице, откуда мы эвакуировали почти пятьдесят мирных жителей, виднелись глубокие синие впадины, пухлые губы, единственные дарящие мне ласку в этом проклятом мире, растрескались. Я смочил полотенце в миске с водой и поднес к ее губам. Лейла пососала уголок.
– Много нельзя, – прохрипела она устало, и сама отвернулась от полотенца, хотя было видно, как сильно ей хочется пить.
Она чуть боднула меня локтем, указывая на капельницу.
– И так уже ноги отекли.
Я сел в ее ногах, спрятанных под одеялом, снял грубые солдатские ботинки из толстой кожи, мысленно поразился тому, как ее маленькие хрупкие ножки терпели такую тяжесть. Я разминал ее стопы, видя, что массаж приносит ей мало облегчения, но больше я ничего не мог сделать. А мне так хотелось ей помочь!
Я смотрел на холмик, вздымающийся под большой грудью с каждым ее вдохом, такой аккуратный и кругленький. Мне говорили, что по форме живота можно определить пол ребенка, но мне не понадобились суеверия. Пару месяцев назад мы сделали УЗИ в Будапеште, тогда город еще прочно стоял на оплоте сражения с заразой. Я знаю, что у меня будет сын. Аккуратный и кругленький сын.
