Ребята противились, но я заставила их взять того уродца с собой и запереть в одной из плексигласовых клеток. Уж слишком он был мне дорог – мы с ним все-таки спарринг устроили, да и вообще мне казалось, что такого гениального зараженного надо сберечь, вдруг он окажется каким-нибудь гением в человеческом обличии?
Кейн сразу же бросился в лабораторию анализировать его кровь, а я же осталась посреди холла гостиницы и вдруг вспомнила свой первый день здесь. Было необычайно солнечно. Это сейчас я привыкла к дневному свету, а тогда он мне казался непривычным и даже мистическим, как привидение, в существование которого веришь, но не никогда не видишь. Теперь же были густые сумерки и гостиница погружалась в тени, как и мое сознание. Я почувствовала руку на плече. Нет, не Робокопа. Я еще была в силе отличить реальность от бреда. Это был брат. Я устало улыбнулась и произнесла:
– Приготовь мою клетку. Я приму душ и спущусь в нее.
Может, мне повезло, и Фабио с Мишей приготовили мне клетку рядом с моим новым другом.
И вот я уже на полпути к заточению в плексигласовом боксе – стою на коленях и блюю в унитаз. Новый спазм в желудке заставил скрутиться так, словно мой собственный желудок восстал против атаки вируса и попытался исторгнуть пищу, которой он питался. Последняя попытка моей человечности закрепиться в теле. Жалкая попытка. Бесполезная.
Я вдруг заплакала.
Давно я этим не занималась. Вот прям вот так, как сейчас, сижу и реву по-девчачьи: с трясущимися плечами и завываниями, точно драматическая актриса, выигравшая Оскар за свои сопли. Но я не могу сдержаться. Нет, мне не больно. По крайней мере, не физически. Да, я чувствую себя избитой и вытраханной каждым сантиметром тела, но рыдаю я из-за того, что я медленно проигрываю борьбу за собственное Я. Было бы легче, если бы вирус убил меня, потому что так, мое тело и мое сознание не достались бы никому. Смерть бы унесла все в черные бездонные складки своих одежд, где прячется хаос небытия.
Но в том то и дело, что я не умираю. Я проигрываю свое тело и разум постороннему ублюдку, который будет пользоваться мной, как ему вздумается, а я даже сделать с этим ничего не смогу. Меня украдут. Меня будут использовать против моей же воли, чтобы сеять смерть и страдания на Земле – то, против чего я всю свою жизнь боролась.
Рыдания усилились, и я поймала себя на том, что ненавижу себя в настоящую секунду.
«Мамочка, меня обидели! Ми-ми-ми!»
Фу! Соберись, тряпка!
Я заставила себя подняться с пола, вытерла блевоту с губ рукавом водолазки, да и черт с ней. Мне ее все равно больше не надеть. Мне понадобилось пять минут, чтобы снять с себя экипировку – раньше я управлялась за полторы минуты: отцепить все эти накладки и аккуратно разъединить провода. Но сейчас все тело тряслось в судорогах, которые с каждой минутой становились все интенсивнее. Пальцы не слушались: то деревенели, то затевали трясучку наперегонки. Я думаю, у меня осталось что-то около получаса, прежде чем я отключусь. Прежде чем впаду в свой последний сон. Надеюсь, вирус создаст для меня прекрасное сновидение, например где я замужем за королем тридевятого царства и у меня есть лиловый единорог, срущий радугой, по которой мы с Робокопом катаемся в стаканчике днями напролет.
Я включила воду и встала под горячий душ – опять же последний в моей жизни. Черт, как же я буду по нему скучать! А может, и не буду. Я ж буду безмозглым вонючим монстром, им все равно, как они пахнут. Горячие струи объяли меня жгучим паром, и через пару минут дрожь в теле немного унялась, также как и рыдания. Не знаю, почему, но горячий душ всегда выбивал из меня тревоги и страх, как будто жар выжигал все вредные миазмы из организма, оставляя чувство защищенности и воодушевления.
Я, как смогла, намылилась с головы до ног сорокалетним «Ягодным взрывом», им же прополоскала рот, потому что вкус крови из глотки может вывести только едреная химия. И вдруг почувствовала его.
Я обернулась.
Наверное прошла минута, прежде чем я поняла, что это не галлюцинация. Он стоял не шелохнувшись, точно спрашивал разрешения войти, отчего поначалу мне подумалось, что он ненастоящий. Но становясь чудовищем, я стала яснее различать запахи. Раньше воздух пах воздухом, не было в нем оттенков. Сейчас же их миллион! Я столько всяких тонов и привкусов стала ощущать, словно я какой-нибудь художник, пишущий картины кислородными красками.
Кейн был настоящий. И пах как настоящий.
И голый. Стоял в моей душевой кабине.
Охренел что ли?! – хотелось мне выкрикнуть.
Но кто-то из двух: Тесса-монстр или Тесса- человек – заставили меня подавить этот возглас. Первая наверное. Она вообще безбашенной будет, чую я.
Поначалу мне показалось, что последний горячий душ с прощальным сексом станут логичным завершением нашей короткой с Кейном игрой в любовь. После него Кейн уснет сладким сном с чувством завершенной миссии, довольный собой. В то время как я… Черт его знает, может, в том кошмарном сне, куда меня засунет вирус, королем с единорогом окажется Кейн. Я не против.
Но потом я уловила в воздухе оттенок, противоречащий моей первой догадке. Это не было прощанием, не было концом, не было запахом того бесконечного отчаяния, что источал Томас, когда я обняла его в последний раз там в холле. Нет. Кейн пах иначе. Он пах чем-то ярким, острым и резким, горчичного цвета, как жжёный запах бенгальского огонька. И тут меня вдруг осенило.
Кейн пах триумфом.
– Ты закончил ее, – вырвалось с моих губ.
И именно вырвалось, как выдох спортсмена после семидесятикилометровой дистанции. Или старика после семидесяти лет жизни. Устало, изможденно, едва веря, что это происходит на самом деле.
– Сыворотка… ты создал ее…
– Мы создали ее, – произнес он.
И наконец сделал шаг вперед, преодолев невидимую стену между нами толщиной в метр, которая все это время разделяла нас так настойчиво и неприступно.
– Мы вместе закончили ее, – повторил он.
И погладил меня по щеке. Мое тело ярко ответило согласием на его прикосновение. Я замерла. Казалось, все процессы в теле остановились, даже заражение. А сам вирус застыл в своем продвижении по моему телу, прислушиваясь, как вор, который стоит возле кровати с просыпающимся хозяином дома, и пытается спереть с его шеи золотую цепочку.
Я зажмурилась. Слезы сами потекли, и я их не останавливала. Не хотела. Слезы победы всегда сладки, их нельзя стыдиться, они доказывают, что у тебя вместе с железной силой воли есть ранимое человеческое сердце, которое и движет всеми инструментами организма, ведущего борьбу. Слезы триумфа прекрасны. Чего не сказать о соплях, которые вечно портят все прекрасные романтичные моменты. А остатки блевоты где-то в районе гланд так вообще просто жуть! Но благо душ смывал позорные соленые струи, пока мы с Кейном обнимались так крепко, словно боялись снова потерять друг друга из-за невидимой стены.
Наш страстный поцелуй решительно заявил, что отныне никакой стены больше не возникнет, потому что эпоха выживания человечества подошла к концу.
