– Что ж, – произнёс сыщик, – мне и отсюда видны и неестественное утолщение тела гадины сразу за головой, и царапина на вашем большом пальце!..
Экзистенциалистка резко спрятала руку с жезлом за спиной.
– Я слаба, но мощь моя велика! – воскликнула она.
Угледобытчик и геолог поднялись. Вдова с интересом подступила поближе.
– Мадам Волошская принесла с собой свечу, которая неизбежно должна была погаснуть, – сказал Вийт, поворачиваясь к присутствующим. – Едва это случилось, она в наступившей темноте затолкала сапфир ужу в глотку. Гадина, с которой поступали столь бесцеремонно, нанесла укус, отсюда и царапина. Ну а утолщение тела змеи – это сам сапфир!
Госпожа Квят ахнула. Лукасевич и Кисель переглянулись.
– О, Эшмун! – вскричала оккультистка, принимая самые невероятные позы. – Не карай дерзнувших слишком сурово! Сохрани им жизнь, хоть какую!..
Спиритистка двинулась к двери. Городовой испуганно попятился.
– Я обвиняю вас в страховом мошенничестве, мадам Волошская, – сказал дедуктивист, положив тяжёлую ладонь на плечо преступницы.
– Вы представляете, каким силам бросаете вызов? – с ужасом пролепетала вдова Квят…
Молчаливые гости, стараясь держаться в ночной тени, тихо покидали особняк. В тюремном экипаже сидела мадам Волошская. Она шипела сквозь решётку, произносила на непонятном языке заклинания и простирала к небу закованные в кандалы руки.
Вокруг сыскного надзирателя Вийта толпились хроникёры. Их беспокойное мельтешение мешало двум дагеротипистам делать снимок героя. Слуги специально встали с факелами вокруг сыщика, чтобы получше высветить его лицо, однако самый наглый из газетчиков, известный журналист Квитославный, то и дело пытался влезть между ними.
Израсходовав не менее трёх пластин, дагеротиписты удовлетворённо отступили.
– Господа, благодарю, меня призывают неотложные дела! – тут же воскликнул сыщик, скомкав ответ на очередной вопрос.
Опираясь на трость, он взбежал по лестнице и скрылся в доме.
В передней рыдала вдова Квят. Угледобытчик Кисель суетился вокруг неё. Геолог-поэт Лукасевич, будто в прострации, сидел на стуле и, не двигаясь, глядел перед собой.
Вийт подошёл к женщине и успокаивающе коснулся пальцами её плеча.
– Полноте, – сказал он, – всё уже закончилось!
Хозяйка дома, всхлипнув, кивнула.
Ронислав Вакулович поклонился и направился к заднему выходу. Уже переступая через порог, Вийт пониже надвинул на голову фуражку и прикрыл лицо ладонью.
В тёмном переулке, однако, никого не было. Лишь в паровом экипаже ёжился, будто от холода, студент Мйончинский да заканчивал приготовления к отъезду на своём насесте Фирс. В топке ревело пламя.
– Не беспокойтесь, графиня, – сказал, устраиваясь в коляске, сыскной надзиратель, – мы поможем вам влезть обратно в окно!..
– Что это? – спросила Ветрана Петровна, указывая на пару позеленевших от времени бронзовых тарелочек. – Я в темноте задела ящичек под ногами, и…
– Это кимва́лы! – заулыбался Вийт. – В Древней Греции ими отбивали ритм на танцах… – Экипаж вздрогнул, пыхнул паром и стронулся с места, но сыскной надзиратель не обратил на это никакого внимания. – О, графиня! Не желаете ли как-нибудь взглянуть на мою коллекцию музыкальных инструментов? Там есть весьма редкие и необычные экземпляры…
Ветрана Петровна возмущённо хмыкнула и отодвинулась от Вийта.
Вийт протискивался между надгробиями в склепе природных князей Лодимирских. Точнее, в одном из склепов рода. Сыщик немилосердно хромал и тяжело опирался на трость. Теперь, когда его никто не видел, он мог себе позволить на каждом шагу морщиться от боли.
Солнечного света, проникавшего через маленькие окна-розетки под потолком, едва хватало, чтобы рассеять сумрак.
Надгробия жались друг к другу, приходилось пролезать по узким проходам между ними, стёсывая о камень ткань одежды и оставляя тут и там нитки.
Через несколько шагов дедуктивист остановился возле небольшой ниши, стену которой наполовину покрывали вмурованные в неё медные таблички. Он попытался подсветить себе золотой зажигалкой, но та упорно не срабатывала, и Ронислав Вакулович вынужден был воспользоваться серной палочкой.
В круге света на табличках проступили имена. Вийт отыскал нужное и замер. Потом спохватился и сорвал с головы цилиндр. Постоял немного, достал платок и неторопливыми, мягкими движениями протёр медь.
– Несколько часов назад я издевался над людьми, участвовавшими в спиритическом сеансе, – пробормотал он, – а теперь вот пришёл сюда. – Вийт замолчал. Он спрятал платок. Покрутил в руках цилиндр. – Я ведь отлично понимаю, что говорю с амфорой с прахом, оставшимся после кремирования тела. Там нет тебя. Тебя вообще нет… А я к тому же ещё и совсем тебя не помню… Я даже похорон твоих не помню, хотя, говорят, я сильно на них плакал… Это ужасно, когда человек не помнит собственной матери…
Сзади неслышно появилась чёрная тень. Фирс принёс две белые розы. Вийт взял цветы и положил их на полочку в нише.
– Иди, иди, – буркнул он слуге.
Тот молча исчез.
Вийт остался. Он смотрел на медь, тускло отсвечивавшую в сумраке, смотрел на розы, смотрел на незанятую часть ниши, красноречивое напоминание о том, что однажды где-то здесь появится табличка с его собственным именем.
– Сегодня ночью я встретил странную девушку, – пробормотал Вийт наконец. – Но это я так… Мало ли девушек я встречаю…
Он постоял ещё немного, а потом развернулся и полез по проходам к выходу.
Яркий солнечный свет снаружи заставил Вийта щуриться.
Фирс ожидал товарища возле соседнего склепа, тоже принадлежавшего природным князьям Лодимирским. Собственно, всё это небольшое, зажатое со всех сторон городом кладбище при древнем Успенском соборе, главном храме Володимира, представляло собой некрополь Лодимирских.
В руках Фирс вновь держал ещё две розы.
– Это для Мстислава Изяславовича, – сказал истопник. – Раз уж мы здесь. Он ведь в твоём роду был первым, кто назвал себя князем Лодимирским. Пусть это и случилось всего один раз и, возможно, является выдумкой более поздних летописцев.
– Я учил историю у того же гувернёра, что и ты, – буркнул Вийт.
– Если хочешь, – примирительно отозвался истопник, – я сам положу цветы на его могилу.
– Нет-нет, я так я, – вскинул голову дедуктивист. – Он ведь похоронен внутри собора? Пошли!
