Сташко сразу же отпихнул поварёшкой кубики в сторону и одним движением наполнил напитком бокалы – свой и товарищей по экипажу.
Обильная пена, шипя, оседала на хрустальных стенках.
– В этот жаркий день позвольте преподнести уважаемой публике небольшой подарок, – вскричал Сташко, поднимая фужер, – столь необходимую нам прохладу!
Появился всё тот же чубатый человек с двумя вёдрами льда и водрузил их на ломившиеся от закусок столы.
Толпа гостей заволновалась. В ней образовались течения и потоки, которые в один миг все разом хлынули к заветным вёдрам. Центр залы опустел. Половые с невиданной живостью стали опускать куски льда в протягиваемые бокалы. Тут и там раздавались возгласы восхищения.
Когда всеобщая суматоха понемногу улеглась, Сташко эффектно добавил:
– По завершении Гонок мы предложим уважаемой публике какаовое питьё, мороженное в лёдных стаканах до той степени загустения, что его необходимо потреблять ложкой, как dessert à la France!
[15]
Гости зашумели и разразились громкими и совершенно искренними рукоплесканиями.
Под эти рукоплескания наполнили бокалы танжерским пуншем остальные соревнующиеся бригады. Лёд постукивал о хрусталь, издавая нежный, мелодичный звон.
– Пусть случайности не помешают победителю победить! – медленно, веско проговорил Апрон Несторович.
– Pani i Panowie!
[16] – крикнул юный граф Мйончинский. – Всем нам удачи!
– Buona fortuna!
[17] – вторил ему синьор Корстини.
Экипажи осушили фужеры, а потом резким движением залихватски разбили их об пол.
Выглядело всё это довольно эффектно. Зрители одарили соревновантов аплодисментами.
– Ну вот и речи позади! – счастливо произнёс Таде. Он также погрузил свой сосуд в Кубок. В его бокал с шипением хлынул чёрный напиток вперемешку с наколотым льдом. – За победу! За победу прогресса, за победу паровозного дела!
– Так! Так! – заорала аплодирующая толпа.
Анфир Житеславович попробовал напиток. Глаза его от наслаждения округлились, он поплямкал губами, одобрительно закивал и испил свой фужер до дна. А потом с ухарством, выглядевшим в его исполнении весьма неестественно, швырнул бокал в кучу хрустальных осколков под ногами.
Трибуны неистовствовали. Машинисты, готовые навалиться на рычаги локомотивов, сжимали рукоятки побелевшими от напряжения руками. Кочегары метали в ревущие пламенем топки брикеты обогащённого угля. Отмашчики, по одному на каждую колею, стояли, воздев вверх стартовые стяги. Паровозы исходили обильными струями пара. В судейской ложе дамы прикрывали уши ладошками в белых перчатках, мужчины жадно ловили каждое движение внизу…
Должен был последовать стартовый выстрел из пушки…
Сейчас!..
Уже сейчас!..
Орудие стояло здесь же, мрачное, длиннодульное, чугунное. Рядом с ним возвышался тот, кто единственный мог дать сигнал к началу Великих гонок.
Сам Таде!
Вот только пауза затягивалась. Фабрикант замер неподвижно, почему-то прижавшись лбом к устремлённой в небо пушке.
Шёпот недоумения пронёсся по толпе, как под порывом ветра проносится по пруду рябь. Он добрался до самых глубин судейской ложи, туда, где в кресле сидела с бокалом Dom Pierre Pérignon d’Hautvillers
[18] графиня-мать Мйончинская.
– Уже кончилось? – спросила она у случайно оказавшегося неподалёку франта с головой лиса. – Когда награждение победителя?
Господина окружали красавицы в масках экзотических птиц. Со вздохами восхищения они разглядывали альбоку, старинный музыкальный инструмент баскских горцев, недавно приобретённый франтом для своей коллекции. Вопрос он, однако, услышал, повернулся, удивлённо обвёл глазами обеспокоенных гостей и, с изящной грациозностью махнув чаровницам рукой, двинулся сквозь толпу.
Ещё один молодой мужчина, обладатель аккуратных бакенбард, в обычной опереточной маске, в сюртуке, а не визитке, пошёл за ним.
Едва эти двое пробились к лестнице, спускавшейся к артиллерийской площадке, перед ними вырос, преграждая путь, дворецкий. Франт снял с себя голову лиса, открыв публике одухотворённое гладко бритое лицо, отмеченное решительностью и умом.
По толпе ветром пронёсся восторженный гул.
– Вийт! – истерично вскрикнула мадам Квят. – Это же сам дедуктивист Вийт! Вийт, разоблачивший лгущую пророчицу! Вийт, схвативший неуловимого похитителя алмазов Казначейства! Вийт, победивший десятифутового гавиала! Вийт, раскрывший подделку парохода министра!..
Восхищение заискрилось в глазах великолепной публики. Аристократы, конечно, умеют сдерживать чувства, но всё же отовсюду донеслись вздохи дам и покашливание господ. Казалось, сам воздух забурлил от упоения, да что там – экстаза присутствовавших.
Дворецкий отступил в сторону, но к Вийту уже бросились находившиеся в судейской ложе хроникёры.
– Что произошло? Что вы расследуете? – кричали они.
– Ничего, – развёл руками дедуктивист. – Я просто гость. Надеюсь, никакого преступления не случилось-с!
Ослепительно улыбнувшись, он вместе с сопровождавшим его мужчиной того же возраста легко сбежал по ступеням вниз, к пушке, и заглянул в лицо Анфиру Житеславовичу…
Всемогущий бог локомотивов спал. Человек, в жизни которого не было ничего более важного, чем Великие гонки, уснул! Уснул в момент, когда должен был дать им старт!
– Господин Таде! – вскричал Вийт. Потрепал фабриканта по плечу. Потом сильнее. – Ваше превосходительство!
Фабрикант замычал и зашевелился. Приоткрыл, щурясь, глаза. Поправил на голове зимнюю шапку с опущенными толстыми наушниками.
– Гонки! – орал ему в лицо сыскной надзиратель. – Гонки начинаются! Вы должны дать старт! Стреляйте!
– Да, да, – сонно пробормотал Анфир Житеславович, поудобнее устраивая щеку на чугунном дуле. – Сейчас…
Он вновь мерно задышал.
– Да что же это такое! – вспылил детектив, берясь за плечи локомотивщика обеими руками. – Немедленно проснитесь!
Таде, сотрясаемый, будто туземный тюркос в руках папского зуава, сладко потянулся.
– Великие гонки! – зарычал сыщик. – Старт! Пушка!
Вийт почти насильно вложил в руку Анфира Житеславовича выпавший было фитиль.
