— Ну а царь идумеев думает иначе, — ответил я. — Так же, как царица Савская думает, будто ты потребовал с нее ладан. Загадочно. Сдается мне, что кто-то мутит воду у тебя за спиной. Ты уж извини, о великий Соломон, но ты, похоже, не сознаешь, в каком положении находишься. Ты ведь бессилен. Я украл твое Кольцо.
— Поправка: это я его украла, — сказала девушка. — Я — хозяйка джинна.
— Номинально — да, — буркнул гиппопотам. — Но это ненадолго.
— Отдавай Кольцо, Бартимеус!
— Щас! А как насчет моего Отсылания?
— Послушай, Бартимеус, — внезапно вмешался Соломон, — почему бы тебе в самом деле не отдать ей Кольцо?
Мы с девушкой оба заколебались. Прервали свой спор и уставились на него.
Царь Соломон потянулся в своем кресле, взял кусочек копченой скумбрии и сунул его в рот.
[102]
Надо заметить, что он выглядел далеко не настолько встревоженным, как следовало бы ожидать.
— Отдай ей Кольцо, — повторил он. — Почему бы и нет? Отчего ты колеблешься? Тебе, Ашмира из Савы, следовало бы спросить себя, отчего твой слуга колеблется в столь простой ситуации. Ведь ему, разумеется, следует желать как можно быстрее выполнить свое задание, чтобы ты его отпустила. Не может ли быть так, — продолжал Соломон, по очереди глядя на нас своими усталыми глазами, — что джинн понял насчет Кольца нечто такое, чего ты пока не сознаешь? И не может ли быть так, что он хочет убраться отсюда подальше, прежде чем ты это обнаружишь?
Гиппопотам с шумом выдохнул. Разумеется, он был прав. Я указал передней ногой в сторону ближайших полок со свитками.
— Тебе нужно Кольцо? — вздохнул я. — Оно под полкой, у стены.
Девушка зыркнула на меня глазами.
— Присматривай за Соломоном! — велела она.
Она решительно подошла к полкам, пригнулась.
Последовала пауза — ее пальцы шарили по полу, — потом торжествующий возглас. Я зажмурился и стал ждать.
Вопль; стук кольца, покатившегося по полу. Когда я снова открыл глаза, девушка прятала кисть под мышкой.
— Оно жжется! — вскричала она. — Что ты с ним сделал, демон?!
— Я?!
— Ты наложил на него какое-то гнусное заклятие! — В ее здоровой руке сверкнул серебряный кинжал. — Немедленно сними его, или, клянусь…
И тут царь Соломон встал. И хотя он, откровенно говоря, был в одной ночнушке, и фигура у него была тощая, и лицо его, лишенное Иллюзии, выглядело старым и морщинистым, от него, несмотря ни на что, исходила такая суровая властность, что мы с девчонкой умолкли в мгновение ока.
— Джинн не лжет, — произнес царь. — Кольцо Соломона приносит боль. Такова его природа. Если тебе нужны доказательства, взгляни!
И он протянул руку с багровеющим на пальце шрамом.
Девчонка уставилась на него.
— Я… я не понимаю! — выдавила она. — Нет! Это все какая-то уловка! Я не стану вас слушать!
Однако, хотя она снова устремила взгляд на тоненькое золотое колечко с обсидианом, валяющееся у нее под ногами, она не подняла его и даже не попыталась поднять.
— Это не уловка, — сказал я. — Оно и меня опалило.
Имейте в виду, что я только что превратился из гиппопотама в юбочке в темноволосого шумерского юношу. Шумерский юноша, хоть и не отличался приятной пышностью форм, в отличие от гиппопотама, лучше соответствовал серьезности момента. Я чувствовал, что вот-вот случится нечто важное, и не знал, как оно все обернется.
— Но почему же оно жжется? — жалобно сказала девушка. — А как же моя царица… Я думала, Кольцо…
Соломон негромко сказал:
— Ашмира, позволь, я расскажу тебе то, что я знаю о Кольце. А потом уж поступай с ним как хочешь, и со мной тоже.
Девушка заколебалась, посмотрела на дверь, потом на вещицу у себя под ногами. Взглянула на Соломона, на кинжал у себя в руке. Выругалась сквозь зубы.
— Только быстро! И без фокусов!
— Когда я был молод, — тут же начал Соломон, — я интересовался древними сокровищами — эту страсть я испытываю и поныне.
[103]
В поисках этих сокровищ я много странствовал, покупал на базарах Фив и Вавилона реликвии былых времен. Бывал я и в развалинах более древних городов, в местах, чьи имена забыты среди людей. Один такой город лежит на краю пустыни, у реки Тигр. Теперь от него осталось всего лишь несколько пологих холмов, погребенных под слоем земли и песка. Несомненно, на протяжении веков большинство его тайн перестало существовать, но величайшая из них — и ужаснейшая из них — оставалась непотревоженной.
Он сделал паузу — как бы затем, чтобы откашляться, хотя, подозреваю (учитывая, каким опытным лицедеем он был), он скорее нарочно нагнетал напряжение. Я обратил внимание, что стоит он так, чтобы свет ламп создавал золотистый, почти неземной ореол вокруг его головы. Нет, Соломон был настоящий артист, даже без своего заемного могущества.
Я наблюдал и за девушкой тоже. Она хмурилась (как обычно), однако потрясение от прикосновения к Кольцу все еще не миновало, и она была готова ждать и слушать.
— Незадолго до того, как я явился в эти руины, — продолжал Соломон, — поверхность одного из холмов расселась от землетрясения. Почва провалилась, обнажив кусок глинобитной стены, полуразрушенную арку и за ней лестницу, ведущую куда-то под землю. Можете себе представить, как разыгралось мое любопытство! Я зажег свет, вошел под арку и после длительного спуска очутился перед сломанной дверью. Какой-то давний обвал выбил ее, а наложенная на нее некогда магия, по-видимому, много лет назад утратила силу. Я протиснулся в темноту.
— Ну и свезло же тебе! — воскликнул я. — Шумерские подземелья славятся своими ловушками! В таком месте должна была быть уйма уз и всего прочего.
— Насчет того, повезло ли мне, — сухо сказал царь Соломон, — я предоставляю судить вам. Не перебивай меня более! Итак, я протиснулся внутрь и очутился в небольшой комнатке. В ее центре, — он содрогнулся, словно заново переживая хорошо памятный ему ужас, — в ее центре стояло железное кресло, и в этом кресле, притянутый к нему полуистлевшими веревками и проволокой, сидел мумифицированный труп — мужчины или женщины, этого я сказать не могу, ибо великий страх охватил меня, и я помышлял лишь о бегстве. Повернувшись, чтобы уйти, я мельком увидел, как на пергаментном пальце сверкнуло золото. В алчности своей я схватил его. Палец обломился, и Кольцо очутилось у меня в руке. Я надел его, — он поднял руку, и багровый след на пальце ярко заблестел в свете ламп, — и тут же почувствовал такую боль, что я рухнул наземь и лишился чувств.
