Соломон отхлебнул вина. Мы стояли молча. Даже я не попытался заполнить паузу.
[104]
— Я очнулся во тьме этого жуткого подземелья, — продолжал царь, — от жгучей боли. Я мог думать лишь о том, чтобы снять Кольцо. Но когда я ухватился за него, оно повернулось у меня на пальце; и тотчас же тихий голос у меня за плечом осведомился, что мне угодно. Мне казалось, что настал мой смертный час, и, можете быть уверены, я пожелал очутиться дома. Прошло лишь мгновение, голова у меня закружилась… и когда я пришел в себя, я лежал на крыше своего дома в Иерусалиме и меня согревало ласковое солнце.
— Ты перенесся туда в один миг? — Девушка помимо своей воли разинула рот от изумления. И даже миловидный шумерский юноша, который немало повидал в свое время, и тот поневоле проникся.
[105]
— Именно так, — ответил Соломон. — Что ж, буду краток, ибо об остальном вы можете догадаться и сами. Вскоре я узнал о Кольце две вещи. Во-первых, надев его на палец, я обретаю могущество, о каком прежде и мечтать не мог. Дух Кольца немыслимо могуч и повелевает бесчисленными рабами, которые выполняют любое мое желание. Всего лишь прикоснувшись к камню, я могу вызывать их; когда же я поворачиваю Кольцо, появляется сам Дух. Таким образом я могу мгновенно получить все, что моей душе угодно. Ну а второе, куда менее приятное, — тут он на миг прикрыл глаза, — это боль, причиняемая Кольцом. Боль эта никогда не слабеет. И дело не только в этом. С каждым разом, как я использую Кольцо, мои собственные силы убывают. В юные годы, пока я был еще силен, я использовал его ежедневно: построил этот дворец, создал империю, принудил владык соседних царств опустить мечи и молить о мире. Я начал использовать Кольцо, чтобы помогать тем, кто испытывал наибольшую нужду. Но в последнее время, — он вздохнул, — это сделалось… куда труднее. Даже самое краткое использование утомляет меня, и мне приходится все дольше восстанавливать силы после этого. Это весьма прискорбно, ведь ежедневно сотни людей являются ко мне, умоляя о помощи! И мне приходится все больше и больше перекладывать свои труды на моих сварливых волшебников…
Он прервался и снова закашлялся.
— Но ведь ты же знаешь, — сказал я, довольно сочувственно, поскольку история Соломона произвела на меня благоприятное впечатление,
[106]
— что некоторые из твоих волшебников не столь… щепетильны, как ты. На самом деле сволочи они изрядные. Вот взять, допустим, Хабу…
— Да знаю, знаю, — сказал Соломон. — Многие из Семнадцати от природы не только могущественны, но и злы и коварны. Я держу их под присмотром и запугиваю, угрожая использовать против них Кольцо. Это хорошая стратегия. Куда лучше, чем если бы они строили заговоры вдали от меня. А я тем временем использую их могущество…
— Да, это все здорово, но, по-моему, ты недооцениваешь…
И тут внезапно девчонка очутилась между нами и приставила кинжал к горлу царя.
— Бартимеус, — прошипела она, — прекрати разговаривать с ним так, словно он твой союзник! Бери Кольцо! Мы уходим.
— Ашмира, — сказал царь Соломон. Он даже не шелохнулся, ощутив прикосновение кинжала. — Ты ведь слышала мою историю. А теперь посмотри на мое лицо. Хочется ли тебе, чтобы твоя царица сделалась такой же?
Она покачала головой.
— С ней так не будет. Она не станет носить его все время, как ты!
— Еще как станет! Никуда она не денется. Ведь иначе его похитят! Ничто на свете, — сказал царь Соломон, — люди не алчут так, как это Кольцо. Ей придется его носить, и это сведет ее с ума, ибо боль, которую ты испытываешь, прикасаясь к нему, Ашмира, ничто по сравнению с той болью, которую ты испытываешь, когда надеваешь его. Вот попробуй. Надень его на палец. Сама увидишь.
Ашмира по-прежнему стояла с кинжалом наперевес. Она ничего не ответила.
— Не хочешь? — сказал Соломон. — Меня это не удивляет. Я бы и врагу не пожелал носить это Кольцо. — Он резко сел, старый и изможденный. — Ну что ж, выбирай. Убей меня, если тебе так надо, и отнеси Кольцо в Саву. Там из-за него сцепится дюжина волшебников, и мир будет охвачен войной. Или оставь его здесь и уходи. Предоставь мне эту ношу. У меня Кольцо будет в безопасности, а я с его помощью буду творить добро, насколько это возможно. Я не стану препятствовать твоему уходу, клянусь.
Я в течение некоторого времени хранил несвойственное мне молчание, предоставив Соломону возможность высказаться. Но сейчас я осторожно шагнул вперед.
— Знаешь, по-моему, это вполне разумно, — сказал я. — Ашмира, верни ему Кольцо и пошли отсюда… Ой!
Она резко развернула кинжал в мою сторону, так что его аура вонзилась в мою сущность. Я вскрикнул и отскочил. Она все молчала. Лицо у нее было напряженное, глаза стеклянные, как будто она смотрела вдаль, не видя больше ни меня, ни Соломона.
Я попробовал еще раз.
— Послушай, — сказал я, — брось ты это Кольцо, а я, так и быть, подкину тебя домой. Как тебе такая сделка? Правда, у меня нет такого замечательного ковра, как у Хабы, но какое-нибудь полотенце или скатерка тут наверняка найдется… Ты же понимаешь, что Соломон прав? От этого Кольца одни неприятности. Вон, даже древние не стали им пользоваться, а спрятали его в могиле.
Девчонка по-прежнему молчала. Царь неподвижно сидел в кресле, изображая смиренную покорность судьбе, но я знал, что он пристально следит за ней и ждет ее решения.
Она подняла голову; ее взгляд наконец сфокусировался на мне.
— Бартимеус…
— Да, Ашмира?
Ну, уж теперь-то она должна понять, что к чему, после всего, что она видела и слышала! Уж теперь-то, испытав на себе мощь Кольца, она поняла, как следует поступить.
— Бартимеус, — сказала она, — возьми Кольцо.
— И отдать его Соломону?
— Мы отнесем его в Саву.
Лицо у нее сделалось каменное, неподвижное. Она отвернулась, не взглянув на царя, сунула кинжал за пояс и направилась к двери.
31.
Бартимеус
Транспортировка такого могучего артефакта, как Кольцо Соломона, — это вам не фунт изюму. Особенно если вам неохота при этом изжариться.
