Бросить вызов стандартам, по которым мы живем, и не опускаться ниже того, на что мы согласны, это значит постоянно быть начеку и сверяться с этими стандартами. Нас до такой степени задевают чужие слова и картинки в Интернете, что мы уже готовы считать нравственные исключения допустимыми. Вкупе с вниманием и сверкой с принципами нам необходима отвага. Дегуманизация работает, потому что непопулярные высказывания и выступления против неравенства провоцируют жесткие последствия.
Важный пример – дебаты о лозунгах «Черные жизни ценны», «Синие жизни ценны» и «Все жизни ценны». Возможно ли верить, что черные жизни ценны, и в то же время беспокоиться о благополучии белого полицейского? Конечно. Можно ли волноваться о благополучии полицейского и в то же время быть неравнодушными к злоупотреблениям должностными полномочиями, к систематическим проявлениям расизма в силовых структурах и системе уголовного правосудия? Да. У меня есть родственники, работающие полицейскими, – я не могу передать, как мне важно, чтобы с ними все было хорошо. Почти вся моя волонтерская работа связана с армией и полицией – и мне есть дело до того, как справляются с уязвимостью и стыдом люди в этих структурах. А когда нам есть дело, мы требуем от систем, чтобы они наилучшим образом отражали честь и совесть людей, которые служат им.
Но в таком случае, вероятно, стоит пользоваться лозунгом «Все жизни ценны»? Нет. Потому что моим черным согражданам отказывают в человеческом подходе так, как не отказывают никому. Чтобы узаконить рабство, нужно было совершенно дегуманизировать рабов. Участвовали ли мы в этом процессе или просто живем в культуре, в которой такое было приемлемо, – это влияет на наше восприятие. Мы не можем сделать вид, что история рабства окончательно стерлась за пару поколений. Я верю, что «Черные жизни ценны» – это движение регуманизации черных граждан. Все жизни ценны, но не все жизни нужно подвергнуть процедуре, обратной нравственному исключению. Не всех людей вовлекали в психологические процессы демонизации и расчеловечивания для того, чтобы остальные граждане могли убедить себя, что рабство законно.
Поддерживать одновременно и полицию, и активистов трудно. Тем, кто выбирает такой подход, не избежать душевного напряжения и уязвимости. А то! Это и есть дикие условия. Критика приходит в основном от тех, кто стремится насадить ложные черно-белые стандарты «ты или с нами, или против нас» и застыдить нас по той причине, что мы, видите ли, отказываемся ненавидеть правильную группу людей. Выбирать точку зрения, в которой есть нюансы, гораздо сложнее, но это критически важно для настоящей причастности.
Один из участников моего исследования, бывший атлет из Университета штата Пенсильвания, рассказал на своем примере, как можно одновременно и любить систему, и называть ответственных в ее сбоях. Это необходимо для обуздания неминуемо возникающего напряжения, сопровождающего точку зрения, в которой есть нюансы. Участник исследования решил встать на сторону жертв Джерри Сандаски (и прикрывавшего его Джо Патерно)
[27], в результате чего столкнулся с волной гнева со стороны друзей, которых знал лет по тридцать. И тем не менее он остался стоять на своем: «Когда ты любишь свой университет так, как мы, ты борешься за то, чтобы он стал лучше. Ты признаешь проблемы и стараешься их исправить. Ты не делаешь вид, что все в порядке. Прятать голову в песок – не лояльность, а страх».
Когда культура любой организации утверждает, что защищать репутацию самой системы и тех, кто находится на вершине власти, важнее, чем охранять чувство собственного достоинства тех, кто работает на систему, или тех, кем управляет система, можно с большой вероятностью утверждать, что в этой системе царит культура стыда, этикой управляют деньги, а ответственность несут случайные люди. Это верно для корпораций, школ, некоммерческих организаций, университетов, правительств, религиозных сообществ, школ, семей и спортивных учреждений. Если вы припомните любой из скандалов, который кто-то прикрывал, вы увидите ту же самую закономерность. Возмещение убытков и расследование прикрытия почти всегда происходит в диких условиях – когда один человек выходит из бункера и смело говорит правду.
Наблюдая за своим паломничеством от попыток вписаться к вхождению в дикие условия настоящей причастности, мы поймем и узнаем границы уважения физической безопасности всех участников, откажемся от участия в опыте или сообществах, где требуются дегуманизирующий язык или поведение. Думаю, называть вторую часть «эмоциональной безопасностью» не вполне корректно. Мы говорим не о задетых чувствах, мы говорим о фундаменте, на котором утверждается физическое насилие.
Трансформация конфликта
В дополнение к смелости быть уязвимыми и готовности практиковать навыки, входящие в список BRAVING, необходимость сближения с другими означает готовность к конфликту. Для этого нужно обладать навыками для управления конфликтом, который наверняка случится. Я попросила о помощи доктора Мишель Бак
[61], мою подругу и коллегу. Мишель – преподаватель лидерства в Школе менеджмента им. Келлога Северо-Западного университета. Она провела последние двадцать лет за изучением трансформации конфликта. Подход Мишель способен изменить то, как мы ведем себя в конфликте. Ниже – мое интервью с ней. Я оставила его именно в таком формате, потому что хочу, чтобы вы услышали слова Мишель. Это очень сильные слова.
– Иногда, когда я чувствую себя обескураженной, мне хочется сказать собеседнику: «Давай признаем, что у нас по этому поводу разные мнения», и выйти из конфликта. Как ты относишься к такой реакции?
– Люди часто уходят в «давай признаем, что у нас разные мнения» и отказываются исследовать, в чем же они на самом деле разные, – в попытке защитить отношения и сохранить связи. Но избегая определенных разговоров и никогда не выясняя до конца, как другой чувствует конкретные проблемы, мы остаемся один на один лишь с предположениями. Нами движут домыслы, наши действия могут усугублять непонимание и возмущение. Возможно, такие результаты менее предпочтительны, чем так называемый конфликт. Ключ в том, чтобы научиться вступать в конфликт или выражать отличное мнение, углубляясь в общее понимание вопроса, даже если вы все еще не согласны друг с другом. Представь, что после серьезного и внимательного разговора двое глубже разобрали вопрос, укрепили связь и взаимное уважение, но все еще не достигли согласия. Это совсем не то, что отказаться разговаривать на сложную тему и узнать больше о мнении другой стороны.
– Допустим, мы решаем быть смелыми и продолжать диалог. Как пробиться сквозь уязвимость и вести разговор корректно?
– Один из главных советов, который я даю студентам и корпоративным клиентам, – открыто называть намерения, скрывающиеся под общими словами. О чем этот разговор? А о чем этот разговор на самом деле? Звучит так, как будто это просто, но все наоборот. Истинные намерения показывают истинную важность обсуждаемой темы. Мы должны понять, что по-настоящему имеет значение для нас в разговоре, и разобраться, почему эта тема важна для собеседника. Например, два родственника не согласны в вопросе планирования семейного праздника. Один из них (или оба) могут в глубине души хотеть просто чаще собираться за общим столом, но при этом использовать совершенно другие аргументы. Называть намерение, конечно, не волшебная палочка.
