Та записка была моей попыткой наконец-то принадлежать себе – и никому больше. Съемка с Опрой началась очень мило. Сначала мы обе разволновались перед камерой, увидев друг друга впервые, но уже через пару минут мы смеялись и весело перебивали друг друга. Она оказалась именно такой, какой я ожидала. Доброй и неистово горячей. Нежной и уверенной. Интервью промчалось незаметно. Когда время вышло, Опра посмотрела на меня и сказала: «Часа оказалось мало. Надо снять еще один эпизод». Я неуверенно огляделась по сторонам, как будто ожидала, что кто-то начнет ругаться, услышав ее предложение.
«Вы серьезно?» – спросила я.
Опра улыбнулась в ответ: «Серьезно. У нас осталось много тем для разговора». Прищурившись, я вглядывалась в темноту студии, гадая, где находится будка продюсера, и переспросила: «Думаете, это стоит предложить?»
Опра опять улыбнулась: «Кому предложить-то?» Она не вредничала. Думаю, ее правда повеселил мой вопрос.
«Ох, действительно. Простите, пожалуйста. Я согласна. Но ведь нужно сменить одежду, чтобы не получилось, что я два эпизода выгляжу одинаково. Черт, а я не привезла ничего, кроме блузки, джинсов и ковбойских сапог».
«Сапоги с джинсами – не беда. А блузку я одолжу».
Опра встала с кресла, чтобы переодеться, но задержалась на минутку, что-то вспомнив: «Знаете, сегодня в студию пришла Майя Энджелоу. Хотите повидаться с ней?»
Я застыла. В ушах зазвенело, слало трудно дышать. Да такого просто не может быть!
«Брене? Вы меня слышите? Хотите повидаться с Майей?» Я еле сидела.
Опра не отставала: «Вам интересно?»
Я вышла из оцепенения и прямо подпрыгнула: «О боже мой, ну конечно же, да!!!»
Опра взяла меня за руку и провела в гримерку рядом с той, где я готовилась к съемкам. Мы вошли, и первое, что бросилось мне в глаза, – большой телевизор у противоположной стены. На экране были видны два пустых стула – студия, из которой мы только что вышли.
Майя Энджелоу посмотрела мне на меня. «Добрый день, доктор Браун», – сказала она. – «Я смотрела ваш эпизод».
Я подошла, пожала протянутую руку и ответила: «Для меня большая честь познакомиться с вами. Вы и ваши произведения – огромная часть моей жизни».
Она с теплотой задержала мою руку в своей: «Ваш труд очень важен! Продолжайте – с той искренностью, на которую только способны. Говорите о своих исследованиях. Не позволяйте никому сбить вас с толку». Я рассказала Майе, что иногда в университете выключаю свет в аудитории и ставлю студентам старую аудиокассету, где она читает стихотворение Our Grandmothers («Наши бабушки»)
[5]. Я добавила, что иногда перематываю и включаю несколько раз подряд одну и ту же строчку:
«Я не сдвинусь».
Майя посмотрела мне в глаза и низким, глубоким голосом пропела: «Как дерево на берегу реки! Я не сдвинусь». Снова сжала мою руку и прибавила: «Не сдвигайся, Брене!» В этот момент я почувствовала, что получила самый важный подарок на свете: Майя подсказала мне способ обращаться к смелости. Мы редко понимаем, что вот этот миг отпечатается в памяти и даже станет частью идентичности, но тут мне было предельно ясно, что происходило именно это. Что делать, если ты всю жизнь старалась вписаться, подстроиться, стать своей в любой группе – и вдруг сама Майя Энджелоу поет тебе и говорит: «Не сдвигайся, Брене»? Черт возьми, ты не сдвигаешься! Ты находишь силы и способы твердо стоять на месте! Ты сгибаешься, растягиваешься, растешь, но выполняешь обещание оставаться собой. Как дерево на берегу реки.
Через полгода я снова сидела в гримерке. На этот раз в Чикаго. Меня позвали на одну из крупнейших мировых лидерских конференций. Предупредили, что одеться надо в деловом стиле, и я угрюмо смотрела на свой похоронный наряд: черные брюки и туфли-лодочки… кто это? Точно не та Брене, которую я знаю.
Рядом со мной в гримерке ждала своего выхода на сцену другая участница конференции (потом мы с ней подружились). Она спросила, все ли в порядке. Я призналась, что чувствую себя участником карнавала – из-за сомнительного наряда, отвечающего строгому дресс-коду. Она вежливо ответила, что я выгляжу прекрасно, но на ее лице было написано совсем другое: «Я понимаю. Кому нужны эти глупые правила! Но что уж тут поделать?»
Я вскочила, схватила чемодан с полки и убежала в туалет. Вышла в синей блузе, темных джинсах и любимых туфлях-сабо. Женщина взглянула на меня и улыбнулась: «Вот это да. Вы смелая!»
Я не знала, всерьез она или иронизирует, но рассмеялась. «Не особо. Это вынужденная мера. Но как говорить об искренности в одежде с чужого плеча? И как расскажешь о храбрости, если боишься одеваться по-своему? В конце концов, я пришла сюда не прятаться за ролью выступающего, обращаясь к ролям слушателей. Я хочу говорить от всего сердца, обращаясь к сердцам зрителей. А настоящая я выгляжу вот так».
В тот момент я снова увидела (и не упустила) возможность принадлежать себе.
Через пару недель меня позвали выступать в другое место. Сформулировали приглашение так: «Нам очень понравилось ваше выступление на конференции в прошлом году. Очень ждем вас снова! В прошлый раз вы говорили о том, как важно исследовать свои ценности – мудрая мысль. Правда, вы упоминали, что одной из ваших основных ценностей является вера. Это не очень уместно для бизнес-аудитории. Могли бы вы пропустить этот кусок? Второй основной ценностью вы называли храбрость, было бы здорово сконцентрироваться на ней».
Мой живот крутило, пока я читала это письмо. Лицо горело от гнева. Кстати, за неделю до этого пришло прямо противоположное по содержанию, но совершенно такое же по смыслу письмо: другие организаторы сообщили, что они «ценят прямой, искренний подход», но просят не ругаться со сцены, потому что часть аудитории – «люди религиозные», не готовые к «такой лексике».
«Какой бред! Может быть, мне вообще больше не выступать? – злобно подумала я. – Сколько можно подстраиваться и сдвигаться?» Всю карьеру исследователя я слушала рассказы о сложных и болезненных моментах (ведь я изучаю эмоциональные реакции стыда, храбрости и уязвимости). За пятнадцать лет такой работы я точно знаю: искренних историй о важном или горьком опыте не бывает без крепкого словца или молитвы. Причем иногда – одновременно.
Я перечитала приглашение, надела кроссовки и вышла на улицу. Обойдя квартал, я приняла окончательное решение: если вы считаете, что я предоставлю вам отредактированную версию правды или отполированный до блеска человеческий опыт, вы ошибаетесь. Я, конечно, не герой Джо Пеши из «Славных парней» Мартина Скорсезе, но, если вы не выносите бранных слов или предпочитаете не слышать, что для меня важна вера, – значит, я не ваш спикер. Найдите человека, который не говорит о религии и обходится без крепких выражений. А я больше не готова отказываться от себя.
Я не сдвинусь.
