Готовность принадлежать себе – это вызов, отвечать на который нам придется самостоятельно: покорять дикие джунгли критики, уязвимости, неуверенности. В современном мире, расчерченном на идеологические зоны политических дрязг и военных действий, это задача со звездочкой. Мы начали забывать, что даже несмотря на особенности каждого из нас в отдельности, мы неминуемо связаны друг с другом чем-то более основательным, чем идеология, политика или членство в группе – нас объединяют любовь и общечеловеческое единство. Как бы нас ни разделяли верования или другие разногласия, каждый из нас – человек, и все мы увлечены схожими духовными поисками.
Определение настоящей причастности
Я – исследователь, опирающийся на качественные обоснования теории. Качественное исследование (в отличие от количественного – статистики) не подтверждает и не опровергает существующие теории, а собирает и формулирует общие места в ходе подробных разговоров с людьми об их личной жизни (глубинных интервью). Мы задаем тему, а затем разбираемся, в чем участники согласны друг с другом. Когда речь зашла о причастности, мои первые вопросы были общими: «К чему вы стремитесь в отношении причастности?», «О чем беспокоитесь, думая о ней?»
Ответы были удивительно разнообразными. Люди хотят быть частью чего-то большего, испытывать подлинную связь с другими, но не готовы ради этого поступаться подлинностью, свободой или силой. Мне жаловались на подход «или с нами или против нас», популярный в современном обществе – он приносит ощущение нравственной разобщенности.
Я попросила подробнее углубиться в рассказ о «нравственной разобщенности», и участники заговорили о важном ощущении общечеловеческого единства, которое не выдерживает разделения на «с нами или против нас». Каждый по-своему говорил об одном и том же: кажется, нас стали объединять страхи и отвращение к одним и тем же темам, а не человечность, доверие, любовь или уважение. Со мной говорили о страхе озвучить непопулярное мнение, спорить с друзьями, коллегами, родственниками – такие дискуссии очень быстро перерастают в ожесточенные разборки, редко оставаясь вежливыми и толерантными.
Раздираемые выбором между лояльностью группе и верностью себе, тоскующие по общечеловеческому единству, участники моего исследования отлично видят, как на них давит стремление вписаться и чувствовать себя своими. В противоположность замкнутости группы, объединенной идеологически верным мнением, ощущение общности с человечеством переживается как свобода. Связь с другими людьми через общий опыт, принципы, ценности позволяет самовыражаться без страха быть отвергнутым. Люди хотят слышать: «Да, мы во многом разные, но где-то глубоко между нами есть прочная связь».
Выискивая общие места теории причастности в результатах исследования, я вернулась к определению духовности, выведенному в 2010 году из данных прошлого исследования, о котором я писала в «Дарах несовершенства»:
«Духовность – это узнавание и празднование неразрывной, объединяющей нас мощной силы. Это согласие с тем, что наша связь друг с другом – посредством этой силы – основана на любви и сопереживании».
Я перечитываю слова «неразрывная объединяющая нас мощная сила» снова и снова. Похоже, мы с вами уничтожили то, что нельзя было разорвать. В следующей главе я покажу, почему это случилось и как нам это удалось. А вся остальная книга посвящена тому, как обратиться к этой силе, – я покажу, как находить путь друг к другу.
Основным предметом количественного исследования, в результате которого появилась эта книга, стала настоящая причастность. Учитывая определение, которое я привела выше, и полученные данные, нет сомнений, что поиски настоящей причастности связаны с духовностью. Я говорю не о религиозных догмах и формулировках, а об отважной попытке остаться человечными (и беречь друг друга) в циничном современном мире, разделенном на противоборствующие сектора.
Разобравшись в определении настоящей причастности, я продолжила изучать истории участников исследования, задавая себе следующие вопросы:
1. Какие процессы, практика или подход объединяют людей, научившихся обращаться к настоящей причастности?
2. Как прийти к тому, чтобы не принадлежать ни одному месту и в то же время принадлежать любому месту? Как добиться того, чтобы причастность исходила из наших сердец, а не ожидалась снаружи как награда за то, что мы подстроились, совершенствуемся, делаем вид или доказали, что достойны? Как сделать так, чтобы причастность нельзя было отобрать, чтобы никто, кроме нас самих, не решал, причастны мы или нет?
3. Если мы готовы покорять дикие условия внешнего мира – оставаться собой, когда все против нас, – понадобится ли нам по-прежнему чувствовать себя причастными к группам?
4. Влияет ли современная культура, разделяющая нас по идеологическим лагерям, на доступность настоящей причастности? Если да, то как?
Из ответов участников у меня получилось четыре элемента настоящей причастности. Их можно найти повсюду – это не теоретические установки, а конкретные физические действия. Теории, возникающие в процессе качественного исследования, всегда сотканы из подходов людей, живущих вместе с нами в реалиях современной культуры. Невозможно получить теорию настоящей причастности, игнорируя жуткие события, творящиеся в наших домах и городах. Я не стремилась рассказывать об идеологическом или политическом хаосе. Но, похоже, в нынешних условиях без этого не обойтись. Моя работа – не переврать то, что я выяснила, и представить данные без искажений.
Четыре элемента, составляющие причастность, можно исследовать на практике ежедневно. А еще каждый из пунктов – это парадокс. Они бросают вызов:
1. Вблизи человека трудно ненавидеть. Сближайся!
2. Отвечай правдой на брехню. Корректно!
3. Держись за руку – за руку незнакомцев.
4. Гордая осанка. Мягкий взгляд. Дикое сердце.
Дикие джунгли бытия
Наблюдая за тем, как в процессе исследования прорисовывается понятие настоящей причастности, я приняла как факт: иногда действительно приходится отстаивать себя в одиночестве, несмотря на страх критики и отвержения.
У меня в голове замелькали картины дикой, непокоренной природы. Теологи, писатели, поэты, музыканты в американской культуре давно обращаются к этому образу, описывая бескрайние пространства, полные опасностей, сулящие суровые испытания, а также прекрасные, манящие прохладой оазисы, куда мы ускользаем от всего в поисках покоя и созерцания. Метафора диких условий подходит ощущению одиночества и уязвимости, а также цели: эмоциональному, духовному или физическому поиску.
Принадлежать себе настолько, чтобы оставаться наедине с собой – вот что такое настоящие дикие условия. Неприрученные, непредсказуемые обстоятельства одиночества и личного исследования. Время и места, по которым потом скучаешь – и вспоминаешь со страхом. Время и места, где было опасно и одновременно захватывало дух. Дикие условия могут оказываться невыносимыми, поскольку их нельзя контролировать (так же, как нельзя контролировать, что подумают другие, если мы решимся или не решимся шагнуть в эту пропасть). Но именно в них живет настоящая причастность. Именно там у нас есть шанс проявить максимальную смелость и прочувствовать священность внутреннего испытания. Храбрость, благодаря которой мы выбираем настоящую причастность, приходит к тем, кто не только покоряет дикие джунгли бытия, а сам становится этими дикими условиями. Это значит разрушать стены, возведенные между людьми, выходить из тесных идеологических бункеров – и чувствовать биение дикого, непокоренного сердца, а не застарелую боль.
