Но они ошибались.
И мы тоже.
Неизменная гибкость
Оглянитесь в прошлое и попытайтесь понять, насколько революционным оно было. Подумайте, каково было строить самые первые здания. Представьте себе, сколько различных типов жилищ и убежищ существовало в Кноссе до того, как минойцы обосновались в трехэтажном лабиринте, который наконец раскопали археологи. Для людей, живущих в то время, каждое нововведение наверняка казалось таким же невероятным, как для нас – первый iPhone. Возможно, через несколько сотен лет, когда наши потомки оглянутся назад, они тоже признают только самые большие изменения – те, которые сумели выдержать испытание временем.
Когда-нибудь перфокарточные табуляторы, выкопанные из руин штаб-квартиры IBM в Армонке, Нью-Йорк, покажутся непонятными и непоследовательными. Никто и не подумает о том, что эти машины произошли от механических часов XIX века, что они стали важным шагом на пути к квантовым вычислениям. Археологи будущего могут даже не узнать, как электрические реле заменили перфокарты, как вакуумные трубки превратились в диоды. Они не поймут важность ввода данных с клавиатуры и использования электронно-лучевого монитора. Они не будут помнить телетайп, цифровые наручные часы Pulsar или первый калькулятор Hewlett-Packard, HP-35, предназначенный для ношения в нагрудном кармане рубашки.
Забудьте о постепенных изменениях; вся история цифровой эры однажды будет выглядеть как единое достижение. Искусственный интеллект и биоинженерия не будут частью четвертой промышленной революции. Вместо этого эти этапы появятся в истории как цель, к которой стремились первые три, и все они будут выглядеть крошечными шагами по сравнению с тем, что произойдет после постмодернистской эпохи. Изменения кажутся невероятно быстрыми, пока происходят параллельно с нашей жизнью, но в ретроспективе оказывается, что они занимают сотни, если не тысячи лет.
Сдвиги и преобразования, которые мы сейчас переживаем, безусловно, значительны, и они несут огромные последствия для сегодняшних школьников. Но не верьте, что технологические изменения опережают способность человечества адаптироваться. Такой подход лишает образование потенциала и дает инструментам больше автономии и доверия, чем они заслуживают. Правда в том, что они не заслуживают вообще ничего: мы создали их, а не они создают нас. Более того, они уже представляют собой своего рода адаптацию. Они отражают наше постоянное стремление устранить недостатки технологических, экономических и социальных парадигм прошлого. Инновационные инструменты – это то, как мы (как вид) удовлетворяем свое желание найти новые (в идеале – лучшие) способы понимания времени, места, коммуникации, торговли, повествования и идентичности.
Чрезмерно осторожная картина мира, которая постоянно видит опасность в темпах прогресса, – это нонсенс. Вопреки здравому смыслу, она служит для поддержки темпов роста технологической индустрии, поощряет слепое принятие, готовит нас к принятию определенной технологической судьбы.
Вспомните закон Мура, популярную теорию, названную в честь Гордона Эрла Мура – соучредителя корпорации Intel. В 1965 году он заметил, что инженеры «запихивают больше транзисторов в интегральные схемы», и их количество удваивалось экспоненциально год за годом. Но Мур не назвал свою идею «законом» – по крайней мере, не в оригинальной статье, которую он написал для журнала Electronics. Это потому, что его теория не была законом в общепринятом, научном смысле слова – не закон природы, не физический закон Вселенной. Это всего лишь предположение одного человека о том, как отрасль может расти по мере снижения затрат на производство.
Тем не менее в Силиконовой долине любят определять гипотезу Мура как закон и часто ссылаются на нее. Почему? Потому что создается впечатление, что вычислительная мощность пронесется по нашей жизни подобно мойрам и фуриям. Это подкрепляет мифологию, в которой инструменты изображаются как боги; эта история служит на благо технической индустрии. Потому что, когда потребители верят в это, они не спрашивают, как люди хотят использовать инструменты; они задаются вопросом, как инструменты хотят использовать людей.
Обратите внимание на то, что та же опасная дилемма лежит в основе нынешних дебатов о реформе школьного образования. По всему миру я принимал участие в дискуссиях о том, как школы должны адаптироваться к очевидной неизбежности быстрых технологических изменений. Модераторы конференций часто спрашивают меня, как мы можем защитить наших детей в будущем. Конечно, они не так говорят. Вместо этого меня спрашивают, что входит в список наиболее важных «навыков XXI века».
В течение по крайней мере тридцати лет исследователи, фонды, правительства и некоммерческие организации выпускают отчеты, которые определяют эти ключевые навыки, полезные в будущем. Каждый список немного отличается, обновляясь по сравнению с предыдущим. И все они, похоже, вторят общему рефрену: гибкость, адаптивность и креативность являются необходимыми компетенциями для жизни в будущем. Но мы почти на 20 процентов прожили этот новый век! Как можно по-прежнему говорить, что наша работа заключается только в том, чтобы привить детям гибкость? Уж она-то поможет им креативно подготовиться к новым реалиям экономики, которую мы пока даже не в состоянии себе представить. Это не выход из ситуации – просто взрослые пытаются уклониться от ответственности, избежать проблем и свалить всю тяжелую работу на следующие поколения. Конечно, «адаптивность» важна, но она не может быть ответом на любые вопросы о будущем. Когда кто-то спрашивает, какие навыки нужны нашим детям, чтобы адаптироваться, нет смысла отвечать, что они должны быть способны к адаптации. Это бессмысленная тавтология, ссылающаяся сама на себя.
Кроме того, гибкость, адаптивность и креативность не являются уникальными навыками XXI века. Будущее всегда неопределенно. Даже в 500 году до н. э., живя в, казалось бы, более медленном мире, Гераклит Эфесский признал, что «ничто не постоянно, кроме изменений». Непредсказуемость не уникальна для нашего времени. Впрочем, как и исключительная степень прогресса. Гибкость, способность к адаптации и креативность всегда были качествами, необходимыми, чтобы защитить наших детей. По тем же причинам они ходят в школу. Мы знаем, что прошлое полно мудрости, изобретательности и идей, которые необходимо передавать из поколения в поколение. Мы также знаем, что ценности, навыки и концепции должны быть творчески переосмыслены и скорректированы таким образом, чтобы оставаться значимыми и применимыми даже в меняющихся контекстах.
Забудьте о постепенных изменениях; вся история цифровой эры однажды будет выглядеть как единое достижение.
Ванневар Буш красиво изложил это в своем знаменитом эссе 1945 года «Как мы можем мыслить» – работе, которую часто называют концептуальным вдохновением для создания протокола передачи гипертекста (HTTP), управляющего Всемирной паутиной. В качестве первого советника президента США по науке Буш инициировал Манхэттенский проект
[18] и лоббировал в Конгрессе создание Национального научного фонда. За десятилетия до появления интернета он уже знал, что информационные технологии полезны лишь в той мере, в какой они обеспечивают «развитие и сохранение знаний на протяжении всей жизни расы, а не отдельного человека». Несмотря на то что он не застал подтверждения своих догадок, Буш каким-то образом понял то, что взрослые XXI века часто забывают: интернет – это инструмент памяти. Это пример того, как люди приспосабливаются к своим биологическим недостаткам.
