Соглашаясь с аль-Хайсамом, профессор Лекур пришел к выводу, что процесс чтения проходит по меньшей мере в два этапа: нужно «увидеть» слово и «обдумать» его в соответствии с имеющейся информацией. Как и шумерский писец тысячи лет назад, я смотрю на слова, я вижу слова, и то, что я вижу, организуется в соответствии с известной мне кодовой системой, единой для всех читателей, живущих со мной в одно время и в одном месте, – системой, гнездящейся в определенном отделе моего мозга. «Похоже, – говорит профессор Лекур, – что информация, получаемая на странице, проходит в мозг через несколько групп особых нейронов, каждая из которых занимает определенную часть мозга и влияет на определенную функцию. Мы не знаем, какие именно это функции, но при некоторых заболеваниях мозга одна или несколько таких групп, так сказать, выпадают из цепи, и пациент теряет способность читать отдельные слова или некий язык или читать вслух, а иногда заменяет некоторые слова другими. Количество вариантов бесконечно»
[68].
Первичное сканирование страницы глазами нельзя назвать ни постоянным, ни систематическим процессом. Обычно считается, что, когда мы читаем, наши глаза двигаются без перерывов, переходя от строки к строке – к примеру, если мы читаем западное письмо, они всегда будут двигаться слева направо. Это не так. Сто лет назад французский офтальмолог Эмиль Жаваль обнаружил, что на самом деле глаза прыгают по странице; в секунду происходит три-четыре таких прыжка со скоростью приблизительно 200 градусов в секунду. Скорость движения глаз по странице – но не само движение – перемежается мгновениями восприятия, и на самом деле мы «читаем» только в эти короткие мгновения. Почему процесс чтения представляется нам как непрерывный просмотр текста на странице или прокручивание его на экране, а не как короткие, быстрые движения глаз, ученые пока сказать не могут
[69].
Анализируя случаи двух своих пациентов – у одного была афазия, и он произносил длинные эмоциональные речи на тарабарском языке, а другой страдал агнозией, то есть использовал общепринятый язык, но не мог вложить в речь никаких эмоций, – доктор Оливер Сакс предположил, что «наша естественная речь состоит не только из слов. <…> Речь складывается из высказываний – говорящий изъявляет смысл всей полнотой своего бытия. Отсюда следует, что понимание есть нечто большее, нежели простое распознавание лингвистических единиц»
[70]. Почти то же самое можно сказать и о чтении: просматривая текст, читатель постигает его смысл сложнейшим методом, включающим оценку известных значений, систему условностей, прочитанные ранее книги, личный опыт и вкус. Аль-Хайсам, читавший в Каирской академии, не был одинок: через плечо ему заглядывали тени мудрецов Басры, которые по пятницам обучали его в мечети священной каллиграфии Корана; Аристотель и его здравомыслящие комментаторы; случайные знакомые, с которыми аль-Хайсам обсуждал Аристотеля; и те, кто в конце концов стали учеными, приглашенными ко двору аль-Хакимом.
И все это вместе означает, что, сидя за книгой, я, как и аль-Хайсам, не просто воспринимаю буквы и пробелы, составляющие слова и целый текст. Чтобы получить информацию из этой системы черных и белых значков, я сперва оцениваю ее несколько странным способом, ненадежными своими глазами, а потом реконструирую код через цепочку нейронов у себя в мозгу – причем цепочки эти различаются в зависимости от свойств текста, который я читаю, – и наделяю текст эмоциями, физическими ощущениями, интуицией, знаниями, душой – это зависит от того, кто я и как я стал собой. «Чтобы понять текст, – писал доктор Мерлин С. Уиттрок, – мы не только читаем его в обычном смысле слова, мы еще и создаем его значение». Во время этого сложного процесса «читатели внимают тексту. Они создают образы и вербальные метаморфозы, чтобы обозначить его. Наиболее мощно они генерируют смыслы при чтении, когда нащупывают связь между собственными знаниями, опытом и воспоминаниями и прочитанными предложениями, фразами и абзацами»
[71]. Значит, чтение – это не автоматическое действие, при котором мы поглощаем текст, как фотобумага поглощает свет, но странный, запутанный, общий для всех и в то же время очень личный процесс реконструкции. Исследователи еще не знают, зависит ли чтение от слушания, связано ли оно с одним психологическим процессом или с целой группой таковых, но многие считают, что его сложность может оказаться вполне сопоставимой со сложностью самого мышления
[72]. Чтение, по мнению доктора Уиттрока, «не является идеосинкратическим анархическим феноменом. Но не является оно и процессом, при котором существует только одно верное значение. Это процесс созидательный, отражающий попытки читателя создавать все новые и новые значения в пределах системы языка»
[73].
«Чтобы сделать полный анализ того, как мы читаем, – признавал американский исследователь Е. Б. Хью на рубеже веков, – потребуется настоящий прорыв в психологии, поскольку для этого придется проникнуть в суть самых сложных процессов, происходящих в человеческом мозге»
[74]. До сих пор мы слишком далеки от ответа. И как это ни странно, продолжаем читать, хотя представления не имеем, что именно делаем. Мы знаем, что чтение нельзя представить в виде механической модели; мы знаем, что этот процесс проходит в определенных участках мозга, и знаем также, что задействованы не только эти участки. Мы знаем: чтение, так же как и мышление, зависит от нашего умения пользоваться языком, словами, из которых состоят и мысли, и тексты. Исследователи боятся, что их опыты поставят под сомнение само существование языка: что на самом деле он является чистой условностью и ничуть не помогает общению; что его существование зависит в первую очередь не от того, что говорится, а от толкования, и роль читателя состоит именно в том, чтобы понять – по точному выражению аль-Хайсама – «то, на что туманно намекает письмо»
[75].
