Как и мать Вийона, тысячи людей поднимали взгляд и видели картины, украшавшие стены церкви, а впоследствии еще и окна, колонны, кафедры и даже ризу священника, когда он читал мессу, а также часть алтаря и видели во всех этих картинах мириады сюжетов, объединенных одним целым. Нет причин думать, что с Biblia Pauperum это происходило как-то иначе. Хотя некоторые с этим не согласны. С точки зрения немецкого критика Мауруса Берве, например, Biblia Pauperum была «абсолютно непонятна неграмотным». Поэтому Берве считает, что «эти Библии, скорее всего, предназначались для ученых и клириков, которые не могли себе позволить приобрести полноценную Библию, или для „нищих духом“, не имеющих соответствующего образования и способных удовлетвориться этими заменителями»
[228].
Соответственно и название Biblia Pauperum вовсе не означает Библию бедных, а просто служило заменой более длинному Biblia Pauperum Praedicatorum, то есть Библия бедных проповедников
[229]. Были ли эти книги придуманы для нищих или для их проповедников, на протяжении всего года они стояли раскрытыми на аналоях, на глазах у паствы. Для неграмотных, тех, кому был заказан путь в страну печатного слова, возможность видеть священные тексты в книгах с картинками, которые они могли узнавать, или «читать», очевидно, давала ощущение причастности, способности разделить с мудрыми и могущественными материальность Слова Божьего. Видеть рисунки в книге – в этом почти магическом предмете, который в те времена принадлежал почти исключительно духовенству и ученым, – это совсем не то, что картины на стенах церкви, к которым они уже привыкли в прошлом. Как будто святые слова, которые до того принадлежали немногим, могущим делиться или не делиться ими по собственному желанию, вдруг были переведены на язык, который был понятен всем, даже «нищей и дряхлой» женщине, такой как мать Вийона.
Слушая чтение
Картинки средневековой Европы предлагали синтаксис без слов, который читатель мысленно дополнял рассказом. В наше время, расшифровывая картинки рекламы, видеоживописи или комиксов, мы отдаем сюжету не только голос, но и слова. Видимо, примерно так я читал в самом начале, еще до того, как познакомился с буквами и тем, как они звучат. Должно быть, с помощью акварельного Питера Кролика, наглого Степки-Растрепки и больших ярких существ из «Трудолюбивого посыльного» я создавал сюжеты, которые объясняли и обосновывали разные сцены, объединяя их в одном рассказе, где имела значение каждая из нарисованных деталей. Тогда я не знал этого, но читательская свобода была в то время познана мною едва ли не до предела: мало того что я сам мог сочинять сюжет, еще и никто не заставлял меня повторять одну и ту же историю для определенных иллюстраций. В одной версии неизвестный герой был героем, в другой оказывался негодяем, в третьей носил мое имя.
Но иногда я был готов поступиться всеми этими правами. Я отдавал слова и голос, иногда даже уступал выбор книги – и все это ради того, чтобы слушать. Я устраивался поудобнее (вечером, но частенько и днем, когда приступы астмы долгие недели удерживали меня в постели) и, облокотившись на подушки, слушал, как няня читает мне захватывающие сказки братьев Гримм. Иногда от звуков ее голоса меня клонило ко сну; иногда, наоборот, я пылал от возбуждения и заставлял ее перескакивать через куски текста, чтобы побыстрее выяснить, что же произошло дальше. Но чаще всего я просто наслаждался, позволяя словам уносить меня куда-то вдаль, и физически чувствовал, что отправляюсь в некие далекие края, в место, куда я не осмеливался заглянуть, на загадочную последнюю страницу. Позже, когда мне исполнилось девять или десять, мой школьный учитель сказал мне, что вслух читают только очень маленьким детям. Я поверил ему и отказался от этого занятия – отчасти потому, что процесс этот доставлял мне несказанное удовольствие, а я в то время считал, что все, доставляющее удовольствие, вредно. Лишь спустя долгое время, когда мы с возлюбленной решили читать друг другу «Золотую легенду», давно забытое наслаждение вернулось ко мне. Я не знал тогда, что у обычая читать вслух долгая и сложная история и что около столетия назад в испанской Кубе оно занимало важнейшую нишу в одной из основополагающих структур кубинской экономики.
Изготовление сигар было важнейшей экономической отраслью на Кубе начиная с XVII века, но в 1850-х экономический климат изменился. Перенасыщение американского рынка, растущая безработица и эпидемия холеры 1855 года убедили многих рабочих в необходимости создания профсоюза, который помог бы им улучшить условия труда. В 1857-м было основано «Сообщество взаимопомощи честных рабочих и поденщиков», защищавшее интересы белых изготовителей сигар; аналогичное сообщество для свободных черных рабочих появилось в 1858-м. Это были первые кубинские профсоюзы, предвестники кубинского рабочего движения на переломе веков
[230].
В 1865 году Сатурнино Мартинесу, изготовителю сигар и поэту, пришла мысль о создании специальной газеты для рабочих сигарной промышленности, в которой печатались бы не только политические новости, но и статьи о науке и литературе, короткие рассказы. При поддержке нескольких кубинских интеллектуалов Мартинес выпустил первый номер «Ла Ауроры» 22 октября того же года. «Наша цель, – объявил он в передовице, – постараться любыми средствами украсить жизнь того класса общества, которому посвящена наша газета. Мы сделаем все возможное, чтобы понравиться всем. И если все же не преуспеем, виноват будет недостаток способностей, но не отсутствие желания». Много лет «Ла Аурора» публиковала произведения крупнейших кубинских писателей того времени, переводы таких европейских авторов, как Шиллер и Шатобриан, рецензии на книги и пьесы, обличала тиранию владельцев фабрик и описывала страдания рабочих. «Знаете ли вы, – вопрошала она своих читателей 27 июня 1866 года, – что, по слухам, на окраинах Ла Заньи есть владелец фабрики, который заковывает в кандалы детей-подмастерьев?»
[231]
Но Мартинес вскоре понял, что по-настоящему популярной «Ла Ауроре» мешает стать повальная неграмотность; в середине XIX века в лучшем случае 15 процентов кубинских рабочих умели читать. Чтобы сделать свою газету общедоступной, он предложил начать публичные чтения. Он встретился с директором школы в Гуанабако и попросил помочь организовать чтение для рабочих. Полный энтузиазма директор встретился с рабочими фабрики «Эль Фигаро» и, получив разрешение владельца, убедил их в полезности этого мероприятия. Одного из рабочих выбрали чтецом; остальные платили за его деятельность из собственного кармана. 7 января 1866 года «Ла Аурора» писала: «Мы начали чтение в цехах, и инициатива в этом прекрасном начинании принадлежит многоуважаемым рабочим с „Эль Фигаро“. Это огромный шаг по пути к прогрессу и существенное облегчение жизни рабочих, поскольку только таким образом они могут постепенно начать знакомиться с книгами – источником знаний и бесконечных развлечений»
[232]. Среди книг, которые читали рабочим, были исторический сборник «Битвы века», дидактические романы вроде «Короля мира» ныне забытого Фернандеса-и-Гонсалеса и руководство по политической экономии Флорес-и-Эстрады
[233].
