При чтении вслух слушатель приобретает аудиторию для собственных излияний на тему прочитанного, которые обычно остаются никому не известными, – это описал испанский писатель Бенито Перес Гальдос в одном из своих «Национальных эпизодов». Донья Мануэла, читательница XIX века, отправляется в постель под предлогом того, что не желает возбуждаться чтением. Дело происходит теплой мадридской летней ночью, донья Мануэла полностью одета, гостиная освещена лампой. Ее галантный кавалер, генерал Леопольдо О’Доннел, предлагает почитать ей вслух, чтобы помочь заснуть, и выбирает чтиво, которое нравится даме, «один из этих хитро закрученных романчиков, дурно переведенных с французского». Водя по строчкам указательным пальцем, О’Доннел читает описание дуэли, в которой молодой блондин ранит некого месье Массно:
– Как занимательно! – вскричала донья Мануэла, вне себя от восторга, – этот блондин, разве вы не помните, это же тот артиллерист, что приехал из Британии, переодевшись торговцем. И судя по его виду, он и есть настоящий сын герцогини… Продолжайте. <…> Но из того, что вы сейчас прочитали, – заметила донья Мануэла, – выходит, что он отрубил Массно нос?
– Похоже на то. <…> Тут ясно сказано: «Все лицо Массно было залито кровью, которая двумя ручейками стекала прямо на его роскошные усы».
– Я очень рада… И поделом ему, да еще и мало этого. Посмотрим, что еще нам автор расскажет
[261].
Поскольку чтение вслух нельзя назвать личным делом, материал для него обычно выбирают с согласия чтеца и слушателя. В доме приходского священника Стивентоне, в графстве Гемпшир, в семье Остин было принято читать друг другу в течение всего дня и обсуждать достоинства и недостатки каждой книги. «По утрам отец читал нам Купера, и я всегда слушала, если у меня была такая возможность, – писала Джейн Остин в 1808 году. – Мы достали второй том „Писем Эспреллы“, и я читала их вслух при свете свечей». «Должна ли я быть в восторге от „Мармиона“? Потому что я не в восторге. Джеймс <старший брат> читает его вслух каждый вечер – недолго, с десяти до ужина». Слушая «Альфонсину» мадам де Жанлис, Остин возмущается: «Мы не выдержали и двадцати страниц, поскольку, даже если не упоминать о плохом переводе, содержались там по-настоящему позорные нескромности; и тогда мы взяли вместо нее „Женский вариант Дон Кихота“ <Шарлотты Леннокс>, которая и развлекает нас по вечерам, причем меня – очень сильно, поскольку я нахожу книгу почти равной тому, что я запомнила»
[262]. Позже, уже в книгах самой Остин, мы увидим отражения тех книг, которые были прочитаны ей вслух, когда ее персонажи будут выражать свое отношение к ним: так, сэр Эдвард Дэнхем отвергает Скотта как «ручного» в «Сандишен», а в «Нортенгерском аббатстве» Джон Торп замечает: «Я никогда не читаю романов», хотя тут же признается, что находит «Тома Джонса» Фиддинга и «Монаха» Льюиса «вполне пристойными».
Слушать чтение для очищения тела, слушать чтение для удовольствия, слушать чтение для обучения или для того, чтобы звуки стали важнее смысла, – все это одновременно обогащает и обедняет процесс чтения. Наши переживания, когда мы позволяем кому-то другому произносить для нас записанные на странице слова, гораздо менее личные, чем те, что мы испытываем, когда читаем текст собственными глазами. Подчинение голосу чтеца – если только личность слушателя не является гораздо более сильной – лишает нас возможности выбирать темп, тон, интонацию, уникальную для каждого человека. При этом ухо подчиняется языку чтеца, и при этом возникает иерархия (иногда она становится даже видимой благодаря особому положению чтеца на отдельном стуле или на возвышении), при которой слушатель оказывается во власти чтеца. Даже физически слушатели часто следуют за репликами чтеца. Описывая чтение в кругу друзей, Дидро писал в 1759 году: «Само собой разумеется, что чтец занимает самое удобное для себя положение, а слушатель делает то же самое… Добавьте третьего персонажа, и он подчинится правилам, установленным двумя предыдущими: такова эта система, в которой объединены интересы всех троих»
[263].
В то же самое время чтение вслух внимательному слушателю часто заставляет чтеца быть более педантичным, ничего не пропускать и не возвращаться к предыдущему абзацу, закреплять текст с помощью определенной дежурной процедуры. В бенедиктинском ли монастыре или в теплой комнате позднего Средневековья, в постоялых дворах и на кухнях Возрождения, в гостиных и сигарных цехах XIX столетия – и даже сегодня, когда мы слушаем записанный на кассете голос актера и одновременно ведем машину, – церемония чтения вслух, безусловно, лишает слушателя некоторых свобод: выбора тона, верного ударения, возвращения к особенно запомнившемуся месту, – но в то же время придает изменчивому тексту солидную респектабельность, ощущение единства времени и пространства, которого редко удается достичь капризному одинокому читателю.
Форма книги
Мои руки, выбирая книгу, чтобы взять ее с собой в постель или положить на письменный стол, захватить в поезд или подарить другу, учитывают форму точно так же, как и содержание. В зависимости от случая, от места, где я собираюсь читать, я выберу маленькую и удобную или толстую и тяжелую книгу. Книги говорят о себе своими названиями, именами авторов, своим местом в каталоге или на книжной полке, иллюстрациями на обложке; а также размером. В разное время и в разных местах я ожидал, что книги будут выглядеть по-разному, и, как и любая мода, эти изменчивые черты позволяют точнее описать книгу. Я сужу о книге по обложке; я сужу о книге по ее форме.
С самого начала читатели требовали, чтобы книги делали в удобных для них форматах. Первые месопотамские таблички были обычно квадратные, но иногда прямоугольные, шириной примерно три дюйма, чтобы их удобно было держать в руке. Книгу, состоящую из таких табличек, хранили, очевидно, в кожаных сумках или коробках, чтобы читатель мог доставать таблички одну за другой, по порядку. Возможно, жители Месопотамии еще и связывали свои книги; на новохеттских каменных надгробных памятниках есть изображения объектов, напоминающих рукописные книги, возможно, несколько табличек, связанных вместе и объединенных под одной обложкой, но ни одна такая книга до нас не дошла.
Не все месопотамские книги предназначались для того, чтобы их можно было держать в руках. Существовали тексты, записанные на гораздо более крупных поверхностях, такие как Среднеассирийский свод законов, найденный в Ашшуре и датируемый XII веком до нашей эры: он был записан на обеих сторонах каменной стелы общей площадью 4,5 квадратных метра
[264]. Ясно, что эта «книга» вовсе не предназначалась для того, чтобы ее носили, она стояла на одном месте, чтобы при необходимости с ней можно было свериться. В данном случае размер имел иерархический смысл; маленькая табличка может использоваться в личных целях, а гигантский свод законов в глазах месопотамских читателей придавал законам дополнительный авторитет.
