Романист Йозеф Скворецки описывал свое детское чтение в коммунистической Чехословакии, «в обществе, где все было регламентировано жесткими правилами, неподчинение наказывалось в старом добром стиле, распространенном до появления доктора Спока. Одно из таких правил: свет в спальне нужно гасить ровно в девять часов. Мальчики должны были вставать в семь часов утра и спать по десять часов в сутки»
[320]. Так чтение в постели становилось запретным. И вот, пишет Скворецки, после того как свет был погашен, «устроившись в постели, я с головой накрывался одеялом, выуживал из-под матраса электрический фонарик, а потом наслаждался: читал, читал, читал. В конце концов часто уже после полуночи я засыпал, изнемогая от приятной усталости».
Писательница Энни Диллард вспоминает, как книги ее американского детства уводили ее из маленького городка на Среднем Западе: «…я могла представить себе жизнь среди книг в любом другом месте… И мы разбегались по спальням, и лихорадочно читали, и любили огромные деревья за окнами, и ужасное лето, и ужасную зиму Среднего Запада»
[321]. Чтение в постели одновременно открывает и закрывает для нас окружающий мир.
Надо сказать, это не такая уж древняя привычка. Греческая кровать, клин, представлявшая собой деревянный каркас на прямоугольных или вырезанных в форме лап животных ножках и украшенная прекрасной росписью, не особенно годилась для чтения. Во время собраний этими кроватями позволяли пользоваться только мужчинам и куртизанкам. У них было низкое изголовье, вообще не было изножья, матрасов и подушек, и предназначались они как для сна, так и просто для отдыха. В таком положении можно было читать свиток, держа один его конец левой рукой и раскручивая другой конец правой, одновременно опираясь на локоть. Эта довольно неуклюжая поза спустя короткое время становилась совсем неудобной и практически невыносимой.
У римлян были разные кровати (лекты) для разных целей, включая специальные кровати для чтения и письма. Формы этих кроватей не сильно различались: ножки вывернуты, сами кровати инкрустированы бронзой
[322]. В полутьме спальни (древнеримская cubiculum обычно располагалась в самой отдаленной части дома) римская кровать зачастую служила не особенно удобной, но все же подходящей для чтения – при свете свечи, сделанной из пропитанной воском ткани, lucubrum, римляне читали и lucubrate
[323] с относительным комфортом.
Тримальхиона, выскочку из «Сатирикона» Петрония, приносят в пиршественный зал «на малюсеньких подушечках» и укладывают на ложе, имеющее несколько назначений. Хвастаясь, что он не из тех, кто пренебрегает учением – у него две библиотеки, «одна греческая, другая латинская», – он предлагает написать несколько стихотворных строф, которые тут же и зачитывает собравшимся гостям. И пишет и читает Тримальхион, лежа на той же вычурной кровати.
В христианской Европе в начале XII века обычные кровати были очень простыми, чаще всего их просто бросали во время вынужденных переездов из-за войн или голода. Поскольку более вычурные кровати были только у богатых и книги тоже были едва ли не только у богатых, книги и роскошные ложа стали символами достатка. Эвстатий Буала, византийский аристократ XI века, упомянул в своем завещании Библию, несколько агиографических и исторических книг, сонник, экземпляр популярного в то время «Романа об Александре» и позолоченную кровать
[324].
В кельях монахов были простые лежанки, на которых все же читать было удобнее, чем за столом, сидя на жесткой скамье. В иллюстрированном манускрипте XII века молодой бородатый монах сидит на своей лежанке, одетый в рясу, подложив под спину подушку и закутав ноги в серое одеяло. Полог, отделяющий его кровать от остальной части комнаты, поднят. На столике лежат три открытые книги, а еще три сложены у него в ногах; в руках монах держит двойную восковую табличку и стило. Он явно искал в постели убежища от холода; сапоги стоят на резной скамье, и, судя по его виду, он вполне счастлив.
В XIV веке книги перестали принадлежать исключительно аристократии и духовенству и перешли к буржуазии. Аристократия служила примером для новых обеспеченных слоев населения: раз читают аристократы, будут читать и буржуа (этому они научились, еще будучи торговцами); если аристократы спят на резных деревянных кроватях, занавешенных расшитыми пологами, так же будут поступать и они. Таким образом, роскошные ложа и книги стали признаком высокого социального положения. Спальня была теперь не просто комнатой, где буржуа спали или занимались любовью; она стала вместилищем накопленного добра, и в частности книг, которое по ночам можно было охранять, прямо лежа в кровати
[325]. Помимо книг, немногие вещи были выставлены на всеобщее обозрение; бо́льшая часть хранилась в сундуках и ящиках, где им не грозили моль или ржавчина.
С XV по XVII век роскошная кровать стала главным выигрышем при отчуждении имущества
[326]. Книги и кровати были дорогостоящей собственностью (как известно, Шекспир завещал «вторую из лучших своих кроватей» жене Анне Хэтэуэй), которой, в отличие от большинства прочих вещей, могли владеть отдельные члены семьи. В то время когда женщинам разрешалось иметь очень мало личных вещей, они владели книгами и передавали их дочерям чаще, чем сыновьям. Например, в 1432 году некая Джоанна Хилтон из Йоркшира завещала дочери «unum librum de Romanse incipientem cum Decem Preceptis Alembes
[327]», «Роман о семи мудрецах» и «Роман о Розе»
[328]. Исключением были дорогие молитвенники и иллюстрированные Библии, которые обычно переходили по наследству к старшему сыну
[329].
В «Часослове Плейферов», французском иллюстрированном томе XV века, на одной из страниц представлено Рождество Девы Марии. Святая Анна, мать Марии, изображена с ребенком и повитухой. Святая Анна выглядит как благородная дама, возможно, чем-то похожая на герцогиню Чосера (в Средние века считалось, что семья святой Анны была довольно богатой). Святая Анна сидит в кровати с балдахином, драпированными красной тканью с золотым узором. Она полностью одета; на ней голубое платье с золотой вышивкой, голова и шея покрыты белым платком. (Лишь с XI по XV век люди спали обнаженными; в брачный контракт XIII века входил пункт о том, что «жена не должна спать в сорочке без соизволения супруга»
[330].) Зеленые простыни – это цвет рождения, цвет победы весны над зимой – свисают с обеих сторон кровати. Белая простыня загнута поверх красного покрывала; на этой простыне на коленях у святой Анны лежит открытая книга. И несмотря на всю интимность, которую предполагает книжка (возможно, молитвенник), несмотря на защищающий балдахин, комната не кажется личной и уединенной. Повитуха выглядит вполне естественно; поневоле вспоминаются все прочие изображения рождения и смерти Марии: на них кровать окружена поздравляющими или соболезнующими – мужчинами, женщинами и детьми, на некоторых есть даже собака, которая пьет прямо из тазика в углу. Эту комнату – место рождения и скорой смерти – определенно обставляла не Анна.
