Константин зачитал своим слушателям некоторые места из переведенной поэмы, и вот в древнем тексте Вергилия возникло все, о чем говорилось в Библии: Дева, долгожданный царь мессия, добродетельный избранник, Святой Дух. Константин опустил строки, в которых Вергилий упоминал языческих богов Аполлона, Пана и Сатурна. Древние персонажи, от которых никак нельзя было избавиться, выдавались за метафорические образы пришествия Христа, «…возникнут и новые войны, и на троянцев опять Ахилл будет послан великий», – написал Вергилий. Это, сказал Константин, был Христос, выступающий на войну с Троей, причем под Троей имелся в виду весь мир. В других случаях, как объяснял Константин аудитории, языческие реалии были всего лишь средством, с помощью которого Вергилий обманывал римские власти. «Я полагаю, – сказал он (и мы можем вообразить, как он понизил голос после громкой декламации стихов Вергилия), – его пугала опасность, угрожавшая всем, кто осмелился бы поставить под сомнения древние суеверия. И потому осторожно и тайно он все же старался открыть истину тем, кто способен был понять его».
«Тем, кто способен был понять его» – так текст стал зашифрованным посланием, которое способны прочесть лишь немногие. Он уже не открыт для бесчисленных интерпретаций; для Константина только одно прочтение стало истинным, и ключ к этому прочтению был только у него и его товарищей. Миланский эдикт предлагал свободу веры всем гражданам Рима; Никейский собор отдал ее тем, кто разделял убеждения Константина. По прошествии всего двенадцати лет людям, получившим в Милане право читать что угодно и как угодно, под угрозой наказания было указано, что и как отныне им следует читать. Установить единое прочтение для религиозных текстов было необходимо для укрепления идеи Константина о единой империи; более необычна и менее понятна мысль о едином варианте прочтения светских текстов, таких как стихи Вергилия.
Каждый читатель наделяет определенные книги определенным смыслом, пусть и не таким глобальным и спорным, как у Константина. Увидеть аллегорию изгнания в «Волшебнике страны Оз», как это делает Салман Рушди
[439], – совсем не то, что найти у Вергилия предсказание пришествия Христа. И хотя для обоих этих прочтений требуется некая ловкость рук или большая сила веры, что-то все же позволяет читателям если не поверить в это, то хотя бы казаться уверовавшими. В возрасте тринадцати или четырнадцати лет у меня развилась самая настоящая книжная тоска по Лондону, и я читал рассказы о Шерлоке Холмсе, пребывая в абсолютной уверенности, что прокуренная комната на Бейкер-стрит, с турецкой туфлей, предназначенной для хранения табака, и столом, покрытым пятнами от химикатов, ничем не отличается от гостиной нашей собственной квартиры в этой Аркадии. Причудливые существа, которых обнаружила Алиса в Зазеркалье, обидчивые, высокомерные и ворчливые, стали предвестниками многих взрослых, которых мне впоследствии довелось знать. А когда Робинзон Крузо начал строить свою хижину, «палатку у склона холма, окруженную крепким частоколом из кольев и обрезков канатов», я знал, что он описывает ту, которую я построю сам однажды летом, на берегу в Пунта-дель-Эсте. Романистка Анита Десай, которая в детстве жила в Индии и которую родные прозвали Lese Ratte, то есть крыса-читательница, книжный червь, вспоминает, как в возрасте девяти лет, когда она впервые открыла для себя «Грозовой перевал», ее собственный мир – «бунгало в Старом Дели, его веранды, оштукатуренные стены и потолочные вентиляторы, его сады гуавы и папайи с длиннохвостыми попугаями на ветках и песчаная пыль, оседавшая на только что перевернутой странице книги – все это исчезло. Реальными ослепительно реальными, благодаря магии пера Эмили Бронте были только Йоркширские болота, обдуваемый ветрами перевал и мучения его несчастных обитателей, которые бродили под дождем и снегом. Их разбитые сердца рыдали, но только призраки отвечали им»
[440]. Слова, написанные Эмилией Бронте о юной девушке в Лондоне в 1847 году, озарили жизнь маленькой девочки в Индии в 1946 году.
Случайные места из книг на Западе издавна использовали для предсказания будущего, и задолго до рождения Константина Вергилий был излюбленным источником языческих гаданий по всей империи; его книги лежали во многих храмах, посвященных богине Фортуне
[441]. Первое упоминание
[442] об этом обычае, называемом «Вергилиевы прорицания» (sortes Vergiliana /-ae), появляется в жизнеописании Адриана Элия Спартиана, где говорится, что молодой Адриан, желая узнать, что думает о нем император Траян, раскрыл «Энеиду» Вергилия как раз на том месте, где Эней видит «the Roman king whose laws shall establish Rome anew». Адриан был удовлетворен; и действительно, впоследствии Траян усыновил его, и Адриан стал новым императором Рима
[443].
Предлагая снова взяться за sortes Vergilianae, Константин следовал законам своего времени. К концу IV века авторитет оракулов и прорицателей сильно упал, и они начали уступать свои позиции письменным источникам – не только Вергилию, но и Библии, и была разработана форма гадания, называемая «евангельским гаданием»
[444]. Четыреста лет спустя искусство прорицания, которое во времена пророков было запрещено как «богомерзкое»
[445], стало таким популярным, что в 829 году Парижский собор официально осудил его. И все попусту: в мемуарах, написанных на латыни и опубликованных в 1434 году в переводе на французский, ученый Гаспар Пойсер признавался, что еще ребенком он «сделал из бумаги книгу и записал в нее самые пророческие из стихов Вергилия, после чего использовал ее для гадания в игре или просто для развлечения обо всем, что… находил приятным, как то жизнь или смерть принцев, о… приключениях и о других вещах, чтобы эти строки как можно четче отпечатались в… памяти»
[446]. Пойсер настаивал, что играл ради запоминания, а не ради гадания, но исходя из контекста поверить этому трудно.
