В 1976 году, когда я учился в пятом классе старшей школы, в Аргентине произошел военный переворот, во главе которого стоял Хорхе Рафаэль Видела. За этим последовала волна нарушения прав человека, какой никогда не видела страна. Армия оправдывалась борьбой с террористами; как объяснял генерал Видела, террорист это не только человек с ружьем или с бомбой, это еще и тот, кто распространяет идеи, противоречащие сути западной христианской цивилизации. Среди тысяч тех, кого бросали в тюрьмы и пытали, был отец Орландо Виргилио Йорио. Однажды следователь сказал отцу Йорио, что он неправильно читал Евангелие. «Вы интерпретировали учение Христа слишком буквально, – сказал тот человек. – Христос говорил о нищих, но при этом он имел в виду нищих духом, вы же поняли это неправильно и обратились к нищим. А в Аргентине нищие духом – это богатые, и в будущем вы должны помогать именно богатым, поскольку они больше других нуждаются в духовной помощи»
[627].
Но не все, что находится во власти читателя, столь благотворно. То же действие, которое способно пробудить текст к жизни, раскрыть его, умножить его значения, отразить его в прошлом, настоящем и возможном будущем, может также уничтожить или попытаться уничтожить живую страницу. Каждый читатель ищет свои прочтения, и это не значит, что он лжет; но каждый читатель может и солгать, подчинив текст доктрине, дурацким законам, личной выгоде, правам рабовладельцев или власти тиранов.
Книжный червь
Какие знакомые движения: достать очки из футляра, протереть их платком, краем одежды или концом галстука, водрузить на нос и поправить дужки, прежде чем взглянуть на ставшую четкой страницу. Потом приподнять или, наоборот, опустить на кончик носа, чтобы добиться нужной резкости, а через некоторое время снять и потереть лоб между бровями, крепко зажмурившись, чтобы отогнать манящий текст. И наконец, последнее: снять их, сложить и пристроить между страницами книги, чтобы отметить то место, где вы прекратили чтение, собираясь идти спать. В христианской иконографии святая Люсия чаще всего изображается с подносом, на котором лежат ее глаза; так и очки – это те же глаза, которые читатели с плохим зрением могут снимать и надевать по желанию. Это съемная функция тела, маска, через которую мы видим мир, ваше личное насекомое, вроде ручного богомола. Они скромно усаживаются, скрестив дужки, на стопке книг или терпеливо стоят на замусоренном столе, они стали эмблемой читателя, знаком его присутствия, символом его искусства
[628].
Страшно даже вообразить, сколько столетий читатели, сощурившись, вглядывались в туманные контуры текста, и можно представить себе, какое облегчение они испытали после появления очков, когда внезапно получили возможность почти без усилий видеть печатную страницу. Шестая часть человечества страдает близорукостью; среди читателей доля близоруких гораздо выше и приближается к 24 процентам. Аристотель, Лютер, Сэмюэл Пипс, Шопенгауэр, Гете, Шиллер, Китс, Теннисон, доктор Джонсон, Александр Поуп, Кеведо, Вордсворт, Данте Габриэль Россетти, Элизабет Барретт Браунинг, Киплинг, Эдвард Лир, Дороти Ли Сейерес, Йейтс, Унамуно, Рабиндранат Тагор, Джеймс Джойс – у всех было плохое зрение. Состояние многих из них постоянно ухудшалось, и существенное количество знаменитых читателей, начиная с Гомера и Мильтона и заканчивая Джеймсом Тербером и Хорхе Луисом Борхесом, полностью ослепли к старости. Борхес, который начал терять зрение после тридцати и был назначен директором Национальной библиотеки Буэнос-Айреса в 1955 году, когда уже полностью ослеп, писал о горькой судьбе читателя, которому в один прекрасный день было даровано царство книг:
Укором и слезой не опорочу
Тот высший смысл и тот сарказм глубокий,
С каким неподражаемые боги
Доверили мне книги вместе с ночью,
Отдав библиотеку во владенье
Глазам, что в силах выхватить порою
Из всех книгохранилищ сновиденья
Лишь бред строки, уступленной зарею
Борхес сравнивал судьбу этого читателя в расплывчатом мире, «полускраденном золою, похожею на сон и на забвенье», с судьбой царя Мидаса, обреченного умереть от голода и жажды в окружении еды и питья. В одном из фильмов телесериала «Сумеречная зона»
[630] описан такой Мидас, ненасытный читатель, единственный из всего человечества переживший ядерную катастрофу. Все книги мира в его распоряжении, но случайно он разбивает очки.
До изобретения очков примерно четверти всех читателей приходилось читать только тексты, написанные огромными буквами. На глаза средневековых читателей падала почти непереносимая нагрузка: летом комнаты, где они пытались читать, специально затемняли, чтобы спастись от жары; зимой там царил естественный полумрак, потому что окна, которые специально делали маленькими, чтобы они защищали от ледяного ветра, почти не пропускали света. Средневековые писцы постоянно жаловались на условия, в которых им приходилось работать, и часто записывали свои жалобы на полях книг. Вот, например, одна из них, оставленная в середине XIII века неким Флоренцио, о котором мы не знаем почти ничего, если не считать имени и этого скорбного описания: «Это тяжкий труд. Он гасит свет очей, сгибает спину, сдавливает ребра и внутренности, порождает боль в почках и тягость во всем теле». А читателям с плохим зрением приходилось еще хуже; Патрик Тревор-Ропер предполагал, что они, возможно, лучше чувствовали себя по ночам, «потому что темнота уравнивает всех»
[631].
В Вавилоне, Риме и Греции у читателей с плохим зрением фактически не было другого выхода, кроме как просить других, обычно рабов, читать им книги вслух. Некоторые обнаруживали, что видят лучше, когда смотрят на текст сквозь прозрачный камень. Рассказывая о свойствах изумрудов, Плиний Старший отмечал, что близорукий император Нерон любил наблюдать за боями гладиаторов через изумруд
[632]. Мы не знаем, помогал ли камень разглядеть подробности или просто придавал всему зеленоватый оттенок, точно известно лишь, что и в Средние века такие ученые, как Роджер Бэкон и его учитель Роберт Гроссетест, упоминали о ценных свойствах драгоценных камней.
Впрочем, не многие читатели обладали драгоценными камнями. Большинство из них были обречены всю жизнь полагаться на чтецов или медленно и мучительно напрягать мышцы собственных глаз, чтобы устранить дефект. И наконец в конце XIII века жизнь читателей с плохим зрением переменилась.
