Иногда я слышу, как стучат отопительные трубы. И это не из-за нагревания металла и всяких подобных штук. Звук другой. Как… Воздуховоды, конечно, маловаты для такого, но не могу отделаться от ощущения, будто кто-то ползет по ним на четвереньках. И вот я сижу читаю книгу, а у меня мурашки по всему телу: так и чувствую, что кто-то наблюдает за мной через щели в вентиляционном отверстии.
Ни минуты покоя — ни днем, ни ночью. Я уже все испробовал. Тону в этом. Как вы все справляетесь в одиночку?
А может кто-нибудь зайти посмотреть?
я тоже такие звуки слышал. у вас из вещей что-то пропадало? еда из буфета там? или из холодоса?
В последнее время просто пытаюсь выкинуть их из головы. Представляю, что в доме прячутся не незнакомцы, а кто-то из своих. Те, кого я потеряла. Это непросто, но вроде бы помогает.
ТЕМА: Я тоже их слышу
Я знаю, как трудно найти того, кто поверит. Не так-то просто показать страх. Детский страх. Страх темноты. Страх того, что в ней прячется.
Осторожнее выбирай тех, кому рассказываешь. Люди могут решить, что это паранойя — твое беспокойство.
Лучше притворяйся.
Черт возьми, можешь себе представить? Они уверены, будто мы выдумываем. Меня это просто из себя выводит!
Но какая разница, что они там говорят. Мы-то видим их следы. Мы слышим, как они топают и скачут повсюду. Это первое, что мы слышим, просыпаясь. Слышим, пока солнце ползет к зениту. Слышим в разгар дня и во тьме ночи.
Знаешь, я замечаю их следы даже в других домах. Иду по дороге и вижу горящий на первом этаже свет. Или работающий телевизор — а подъездная дорожка пуста. Или еще что-нибудь. Не всегда явное. Но указывающее на их присутствие. Иногда я торможу на обочине. Глушу мотор и наблюдаю. Интересно, они тоже смотрят на меня из-за штор? Да как вообще можно не замечать этого? Иногда я даже выхожу из фургона. Обхожу дом — настолько, насколько могу. Заглядываю во все окна. Во все щели, которые нахожу.
Однажды это случится. Слегка приоткроется дверца шкафа. Мелькнет чья-то шевелюра. Или они зайдут в комнату, потягиваясь и разминая тощие руки и ноги.
Ищи.
А когда наконец найдешь, выволакивай их. Мужчину, женщину или ребенка — не важно. Хватай за щиколотки, за волосы. Подомни под себя, вцепись в них со всей силы. И радуйся. Радуйся, что нашел.
Однажды они и мне попадутся. Как же я хочу посмотреть им в глаза. Я буду держать их крепко, не дам отвернуться. Пусть поймут, что я знал. Все это время знал. Что от меня им не спрятаться.
Я всегда к твоим услугам.
Дай мне знать, когда найдешь. Я хочу помочь. Мне нужно это. Нужно увидеть.
Дж. Т.
Сезон термитов
Это началось вечером в День матери, вскоре после того, как Мейсоны, поужинав в центре города, вернулись домой. Зашуршал гравий подъездной дорожки. По плиточному полу прихожей прошелестели шаги. Мейсоны расползлись по комнатам, как пчелы по сотам. Зажегся свет. Сквозь окна он просачивался на лужайку, кишащую насекомыми, и испещрял ее тонкими черными тенями травинок.
Отец Эдди отправился на кухню и налил пару бокалов вина. Мама свернулась калачиком перед телевизором и включила записанную серию «Западного крыла» — они пропустили ее на этой неделе, пока заканчивали ремонтные работы в гостевой спальне. Не успел Маршалл оказаться наверху, как пол под ним заходил ходуном. По дрожанию потолка столовой можно было предположить, что он выполнял отжимания с хлопками — припал к полу собственной спальни и, не без труда, отталкивался ровно настолько, чтобы успеть хлопнуть в ладоши.
Бах.
Как, должно быть, вздулись вены на его мощных предплечьях. А окно, наверное, как обычно, открыто для проветривания.
Бах.
А может, он прыгал?
Эдди сидел за столом на своем месте, щурясь от света маленькой дребезжащей люстры. Он слышал ее: как поскрипывала цепь под натиском разминающегося Маршалла, как мягко жужжала каждая лампочка — будто оса, пойманная в ловушку между оконными стеклами. Он слышал ее — по крайней мере, ему казалось, что слышал, — лучше, чем звуки собственных зубов и языка, расправлявшихся с чуть теплым пловом. В соседней комнате затараторила реклама, и отец тут же нажал кнопку быстрой перемотки. Эдди почти не замечал сериал, но неизменно обращал внимание на рекламу — она всегда была чуть громче, хотя слова разобрать получалось от случая к случаю. Иногда, когда он сам смотрел телевизор, лежа на диване, на время рекламы он просто прятал голову под подушку. Ролики всегда были слишком яркими, слишком внезапными и громкими, будто кто-то пинком распахнул входную дверь, чтобы поорать на него. Он накрыл одно ухо ладонью и продолжил ковырять рис, упакованный официантом в черный пластиковый лоток.
В столовой не было окон. Этим она ему тоже нравилась. С тех пор как они переехали сюда, он наконец-то мог есть в одиночестве. Он нуждался в этом. Есть вместе со всеми значило слушать, как они жуют и причмокивают, слушать эти ужасные чавкающие звуки. Эдди не мог отделаться от картинок тонких нитей слюны между зубами, нёбом и мягкой коричневой массой пищи на языке. Не мог не замечать пушок, поблескивавший на вздымающихся подбородках. За ужином в «Брэннан’c» родители даже спрашивать его не стали — порядок был хорошо им известен: три порции здесь, одна навынос, чтобы Эдди мог поесть дома. Пока они ужинали, он просто положил голову на стол, зажав уши руками.
Столовая укрывала его. Вечернее жужжание цикад звучало здесь приглушенно, а ревущий дождь превращался в робкий шепот. Комната даже выглядела нежной. На стыке потолка и светло-зеленых стен вился плющ, нарисованный на обойном бордюре. Деревянное пианино блестело, будто его хорошенько натерли маслом, а большой дубовый сервант приютил за стеклянной дверцей белоснежные тарелки с серыми птицами по краям. Он любил столовую больше любой другой — возможно, даже больше собственной — комнаты в новом доме.
Через неделю после своего дня рождения Эдди узнал о столовой кое-что новое. Она располагалась в самом центре строения. Другие комнаты и сам дом обступили ее со всех сторон. Возможно, раньше объятия этих стен показались бы ему утешающими, обволакивающими, как теплое, тяжелое одеяло на груди. Но теперь… Они стали удушающими.
Эдди ел и, по привычке, прислушивался. Он не мог не обращать внимания на то, как лопасти вентилятора в гостиной швыряют умирающие, полусдутые воздушные шарики о стены; не мог перестать вслушиваться в окружившие столовую комнаты — будто в любой момент кто-то незнакомый мог появиться в дверном проеме. Он вслушивался в самое сердце дома. Он слышал столько всего — но не их. Не насекомых. В ту ночь они всем скопом покинули приютившую их на лужайке траву и взмыли вверх, к медовому электрическому свету окон. Уже позже, лежа в постели, Эдди пытался понять, как он мог пропустить этот звук — трепет пары тысяч маленьких, позолоченных светом крыльев об оконное стекло. Он так хорошо представил их жужжание, что пришлось напомнить себе: это лишь разыгравшееся воображение, в действительности он ничего не слышал.
