— Вроде бы, — присмотрелась она. — Да, вижу.
— Это Годзилла.
Все еще пышущая жаром полуденного солнца черепица, на которой они расположились, напоминала грубую, зернистую наждачную бумагу, но чтобы стесать кожу, нужно было хорошенько поелозить по ней — они же сидели неподвижно, а на ощупь крыша была не жестче черного резинового покрытия парковых детских площадок. Элиза была вне стен, но дом держал ее крепко, протянул невидимые ветви и оплел. Она не покидала его. Где-то рядом ухнула сова, а когда фары проезжавшей мимо машины мазнули по переднему двору языком света, Элиза разглядела в развилке дуба её взъерошенные перья.
Настала ее очередь вглядываться в небо и показывать Броуди известные ей созвездия.
— Видишь большой прямоугольник с вытянутыми углами? Это Орион. Когда-то он был великим охотником. А вон там — его лук. И его пояс с ножом. Он был очень выдержанным и терпеливым и мог поджидать добычу целыми днями, лежа на животе в поле — в таком, как наше, например, — или притаившись в ветвях дерева, или засев на крыше. И охотился он на чудовищ. Он наловил их столько, что боги вознесли его в ночное небо, чтобы он мог вечно охотиться под покровом темноты.
— Он мне нравится, — поделился Броуди. — Он прямо как я.
— По-моему, он больше похож на меня.
— Думаешь? — Броуди сунул в рот еще одну горсть арахиса и пожал плечами. — Ну ладно, на тебя тоже.
Элиза улыбнулась, вытянула ноги и, подставив локоть, откинулась на покатую крышу.
— А вон тот ковш — Большая Медведица. Видишь?
— А что такое ковш? — поинтересовался Броуди.
— Ну вот же, я показываю. Смотри.
— Вижу, но что это?
— Это…
— Это какое-то чудовище, да?
— Нет. Это, ну, как бы…
— Да ладно, да чудовище же.
— Вовсе нет!
— Пусть Орион присмотрит за этим ковшом. — Броуди изобразил, будто целится в небо из лука и присвистнул, выпуская стрелу в созвездие.
Вокруг шелестели деревья. Ночь была тихая, по реке медленно дрейфовал нефтевоз. Мейсоны, наверное, мирно спали под крышей, не подозревая о происходящем на ней. Если до них и доносились приглушенные отголоски разговоров, они могли списать их на что угодно — на вопли соседей в полумиле отсюда или крики проплывающих мимо матросов. В эту ночь у Элизы словно был собственный дом на крыше. И она принимала гостей. Она рассказывала Броуди о Геркулесе и его двенадцати подвигах, о чудовищах, которых он убил, чтобы доказать, что изменился и стал хорошим человеком, — и чувствовала себя дома.
Под крышей
Эдди не мог уснуть и прислушивался к дому.
Его слух обострился так, что он различал почасовое курлыканье певчих часов и тихое отцовское похрапывание в коридоре. Комната была распахнута перед ним: проще простого — приподняться и осмотреть ее всю. Эдди не знал, как долго это будет продолжаться. Сегодня отец зашел к нему, чтобы попросить помочь с чем-то в сарае. Он оглядел комнату, сжал губы в тонкую линию, но ни слова не сказал о том, как Эдди ее выпотрошил. Эдди удивился, что отец даже не поинтересовался. Не то чтобы он знал, как ответить, но, быть может, вопрос направил бы его мысли в нужную сторону.
Не успел Эдди заснуть, как его разбудили усталые голоса ссорящихся в спальне родителей. Они не кричали, но он и без того понимал, когда они ругались. По мере приближения лета родители, все в мыле, наращивали темпы дневных работ, и остановить это раскрученное колесо не представлялось возможным. Возвращаясь из офиса, мама бросала туфли прямо у входа в гостевую спальню и, ворча, кидалась работать. Отец на весь дом вопрошал, кто прикасался к классному журналу. Приближался сезон ураганов, и мама сетовала о необходимости быстрее разбираться с продажами недвижимости. Приближалась и летняя школа, нависая над отцом нелегкими рабочими буднями. Пол гостевой спальни продолжал мучить их куда дольше, чем они рассчитывали, но родители не теряли решимости выкрасить к концу месяца еще и стены. Эдди разбудило это их сонное, гневное, вибрирующее в воздухе напряжение — он всегда был чутким к такого рода вещам. А родители, казалось, так давно не знали ни отдыха, ни сна, что это едва ли его удивило.
Потом Эдди не мог уснуть из-за раздражающего стучания Маршалла по клавиатуре и стонущих вздохов процессора. Через час бессмысленного лежания Эдди захотелось встать, потянуться, походить по комнате, посидеть у окна, но он боялся, что Маршалл снова услышит его шаги. Наконец брат выключил компьютер. Под дверью ванной вспыхнула тусклая полоска света. Эдди задремал. Он то проваливался в сон, то снова просыпался, а дом вокруг него жил.
Надвигающийся сон размывал звуки. Мерещащиеся ему шаги могли оказаться барабанящими по стакану с водой пальцами, или распахивающимся окном, или порождением его дремоты. Или чьими-то мерными голосами. Ему казалось, будто кто-то притаился за дверью, прислушиваясь, не замедлилось ли его дыхание.
В мифологических и фэнтезийных книгах, которые он читал, никогда не срабатывали простые объяснения. Можно было залезть под корни дерева или в щель недалеко от главного входа в пещеру — и очутиться в совершенно другом мире. Земная твердь могла проваливаться из-под ног, мох — оказаться живым существом, а под горами процветали целые империи. В детстве Эдди любил воображать, что наука может объяснить только часть происков природы, а за остальное отвечают боги, восседающие на пышных облаках, да гоблины, раскочегаривающие и плавящие земную мантию под его ногами.
Он отбросил эти мысли. Он же стал подростком. Хотя помнить об этом ночью было особенно трудно.
Средняя школа подползала к концу. Эдди понимал, что должен измениться, должен стать таким же, как его одноклассники. В старой школе на северном побережье он сидел в дальнем углу класса, а обедал за отдельным столиком, примостившимся вплотную к стене у торговых автоматов. Тем не менее на переменах он мог даже перекинуться с кем-нибудь парой слов. В основном — с более застенчивыми мальчиками, которые выковыривали гусениц из облепленного листьями ствола каменного дерева
[14]. Но с ребятами из новой школы его ничего не связывало. Не было общего прошлого, стирающего стены между людьми.
Завтра ему снова идти в школу к одноклассникам, которые, казалось, всю жизнь были подростками. То, как они болтали перед занятиями, рассказывали про выходные, делились планами… Они говорили почти как взрослые. Он был другим. Последние пару лет он не спешил расти и теперь не мог так просто нагнать их.
Эдди перевернулся и уставился на медленно вращающийся под потолком вентилятор. Некоторое время он следил глазами за одной из лопастей, поигрывая резинкой боксеров. Он просунул руку чуть глубже, распластав ее по бедру. Он мог бы сделать это, он научился, — и это помогло бы ему заснуть. Ввело бы в дрему достаточно глубокую, чтобы он снова из нее не вынырнул. Но даже если он перевернется на бок и положит подушку на лицо, чтобы скрыть, насколько возможно, вздымающееся одеяло, он все равно будет чувствовать, будто за ним наблюдают. Он просто не мог думать ни о чем другом.
