Они летели по ее душу. И по его. Оба это понимали. В ее адрес посыпались новые ругательства. Он стоял совсем близко и проклинал ее снова и снова. Затем яростно взревел, надтреснутый голос превратился в бешеный, неудержимый крик. Крик непрекращавшийся, словно его тело — или что-то, что он очень любил — полыхало в огне.
Сирена свернула на подъездную дорожку.
Он убегал прочь, проносился по комнатам.
— Но ты же здесь! — завопил он.
Элизе никак не удавалось унять кашель.
Его сапоги снова загремели по полу — он вернулся.
— Ты прямо здесь! Прямо здесь, тварь! — Его рука просунулась в пробитую дырку и поползла в темноте, нащупывая ее. Пальцы сжимались и разжимались, шлепая по стенам прямо над ней. Если бы он дотянулся до нее, то поднял бы как тряпичную куклу, прижал бы к одному из проделанных им отверстий и тянул бы, пока ее тело не проломило бы стену.
Но он вынул руку и, врезаясь в стены, кинулся прочь по коридору. Он тяжело сбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Вой сирены во дворе стих, но все еще дрожал в воздухе, безмолвно и гнетуще. Послышались мужские голоса.
Элиза лежала, восстанавливая дыхание. Воздух казался непривычно вязким.
Тело ныло. К горлу подступила желчь.
На мгновение в доме воцарилась тишина. Он наконец был пуст.
Элиза нашла в себе силы подняться. Она отерла с лица пыль, ногтем разлепила мокрые ресницы, прижалась лбом к холодной штукатурке и сквозь изрешеченную стену уставилась на притихшую комнату.
Изгнанный
Они смотрели, как дом изгоняет его: как ударилась о стену сетчатая дверь, когда он бросился на нее, прокладывая себе путь во двор, как он, спотыкаясь в оранжевом свете послеполуденного солнца, сорвал с лица белый респиратор и швырнул его прямо на лужайку, в другой руке волоча свою сумку с инструментами.
По мокрой неровной подъездной дорожке к дому, мигая красными огнями, медленно подъезжала машина, казавшаяся особенно громоздкой на фоне хрупких маминых цветов и маленького деревянного заборчика, окаймлявшего въезд. Она задевала и ломала низко нависшие дубовые ветви, преграждающие ей путь.
Они смотрели, как мистер Трауст забирается в свой грузовик и заводит мотор, как дрожит всем телом, включая передачу. Его черный фургон полукругом проехал по лужайке, вывернул на подъездную дорожку и на полпути уперся в пожарную машину. Восьмицилиндровый двигатель со снятым глушителем взревел, набирая драконовские обороты, колеса взметнули брызги гравия и грязи. Он резко свернул вправо — на передний двор, грузовик покачнулся и накренился, ломая небольшое ограждение. Колеса плевались комьями травы. Мистер Трауст объехал пожарную машину, свернул обратно на подъездную дорожку и стремительно вылетел на дорогу.
Совсем скоро его грузовик скрылся из виду за пампасной травой и деревьями. Его не было секунду. Две. Но не видеть его не означало перестать бояться, что он все еще наблюдает. В зеркала заднего вида, из леса, раскинувшегося за их спинами, из дома или с заднего двора. Они не чувствовали себя в безопасности, даже когда рев его двигателя затих вдали, — он все еще мог быть здесь, просто вне поля их зрения.
Несколько минут, по-прежнему ерзая на корточках в высокой траве, они наблюдали за пожарными, снующими вокруг дома и заглядывающими в темные окна из-под козырьков черных касок.
— Кто их вызвал? — удивился Маршалл.
Некоторое время они молча вдыхали запах цветущего чертополоха и вслушивались в шорохи соседнего леса. Где-то на дереве заухала сова. Наконец Маршалл положил руку на плечо Эдди — руку напряженную, будто сдерживающую дрожь. Они покинули свое убежище среди высоких стеблей и направились домой.
Вопросы
— О пожаре сообщил кто-то из вас?
Они стояли у собственного дома, будто во сне. Маршалл все еще сжимал плечо Эдди. Мир вокруг них ожил: жужжали комары, порхали мотыльки, по земле скакали сверчки — но мальчики ничего не замечали. Воздух еще не остыл. Листья в мамином саду поникли от жары. Солнце уже спускалось за кипарисы по другую сторону дамбы, вырисовывая силуэты ветвей и устало свисающего с них мха. По сайдингу ползли вытянувшиеся вечерние тени. Окна сверкали закатными отражениями.
— Ребята, вы здесь живете?
Ответ держал старший брат:
— Да.
— Диспетчер передал нам вызов на этот адрес. Предупредил, что это может быть розыгрыш.
— Мы не звонили. Мы бы и не смогли.
— Есть возгорание?
— Возгорания нет.
— У младшего нос в крови. Ребята, вы не пострадали?
— Нет. С ним все в порядке.
— А тот, который уехал, — он кто?
— Он точно уехал?
— Вроде бы. А что с ним не так? Дети, он что-то с вами сделал? Что…
— Сэр, у вас есть мобильный телефон? Нам нужно поговорить с мамой и папой.
Оценка ущерба
Темные следы его сапог осквернили каждую комнату в доме. Его дубинка исполосовала краску трещинами и сколами. Металлический стетоскоп, который он протаскивал по стенам, исчертил их царапинами.
Стены пропахли дымом.
Ковры были порваны. Мебель — выпотрошена и перевернута. Одежда, полотенца и простыни истоптанными валялись на полу. В стенах спальни Эдди зияли дыры. В стенах кабинета — тоже. Снаружи рядом с каменным деревом болтался отошедший водосточный желоб. Телефонная линия была перерезана.
Фанерный чердачный пол был вскрыт, доски — отброшены в сторону, будто куски только что освежеванной кожи. Ведущая в темноту стен расщелина между балками напоминала разверстую пасть пещеры. С лабиринтом туннелей куда более сложным, чем кто-либо, кроме нее, мог представить.
Она.
Там, рядом с расщелиной, в подполе, который раньше был скрыт фанерными досками, лежали ее вещи. Их зимние куртки с впечатанным в них силуэтом ее тела. Книги, раньше принадлежавшие Эдди. Мусор. Салфетки, батончики и фантики. Некоторые вещи казались странными и неуместными: галстук-бабочка, одинокий носок. Под одеялом лежала измятая и потрескавшаяся фотография. Она была настолько выгоревшей, будто её пристроили на окно в щель между рамой и стеклом и, благополучно о ней забыв, позволили полуденному солнцу иссушить некогда яркие цвета. Лица изображенных на фотографии людей почти истерлись, но их очертания и раскинувшийся на заднем плане парк можно было разобрать без труда. Мать, отец и их маленькая девочка.
Дыра в полу чердака по форме напоминала глаз. Зрелище было ужасающим.
Мальчики смотрели в зияющие недра стен. После всего случившегося повисшая в доме тишина казалась обманчивой. Шаги полицейского эхом отдавались в комнатах под ними. Но раззявленная утроба стен хранила глубокое, как сон, молчание. Они знали, что ситуация стала только хуже. Как знали, что не должны чувствовать того облегчения, которое испытывали, вглядываясь сейчас в темные воды дремлющих стен.
