Элиза не ответила. Может быть, их и вправду вызвал Броуди. А может, и нет. Благодарности к этому воришке она не испытывала — он ее не заслужил. Здесь — в грязи под своим домом — она оказалась именно по его вине. По его вине ее стали разыскивать Эдди и Маршалл. По его вине в дом нагрянул тот человек. По его вине она теперь была в постоянной опасности. По его вине она потеряла свои и родительские вещи, оставшиеся в ее разоренном прибежище на чердаке. И по его же вине она целыми днями слушала, как мальчики приписывают ей всякий шорох, зовут ее, говорят, что знают — она все еще где-то там.
— Но это не я! — так и хотелось воскликнуть ей. — Меня там нет — нигде нет! Даже здесь почти нет!
Во всем был виноват Броуди. А она просчиталась, впустив его, пригласив к себе, дав слабину, забыв, кем она стала.
— Ты заболела, — покачал головой Один.
«Я знаю».
— Этот мальчик мог бы помочь.
«Плевать».
Кто-то прямо над ними прошел через гостиную и, остановившись перед телевизором, покачался с одной ноги на другую — половица ритмично поскрипывала под его весом. Мистер Ник.
— Все еще движется на нас, — огласил он на весь дом. Вот уже полтора дня с регулярностью, которой могли бы позавидовать даже певчие часы, он извещал все семейство о прогнозируемой траектории урагана. Он коротко выкрикивал последние новости, иногда даже получал от кого-нибудь ответ — и возвращался к своим делам. Мир над Элизой изменился. И продолжал меняться.
— Ты должна встать, — посоветовал ей бог. — Тебе нужна вода. Подозреваю, что та отрава все еще в воздухе. Осела внизу. Вставай. Тебе нужно двигаться.
Одна из причин, по которой Элиза не хотела подниматься наверх, заключалась в том, что даже когда она была одна, когда Мейсоны спали, ей казалось, будто сами окна ополчились против нее. За ними ей слышался замаскированный кваканьем древесных лягушек рев его двигателя. Всякий раз, когда она, умываясь, склонялась над раковиной, она чувствовала — могла поклясться, что чувствовала, — как его рука снова впивается в ее волосы. Элиза переживала, что начинает усыхать. Дом вырывался из ее рук. Раньше она была достаточно сильной и спокойной, чтобы дотянуться до каждого его уголка, удержать все его части вместе, словно невидимая сила, скрепляющая атомы, — она изучала эту тему в школе. Она удерживала здесь себя — и тем самым удерживала родителей. Раньше. А сейчас? Элиза вытянула руки, уперевшись ладонями в раскинувшееся над ней серое облако утеплителя.
«Мама, папа, я все еще дома. Я все еще берегу память о вас».
Элиза с трудом представляла собственное будущее. Гадала, не совершила ли она ошибку, выбрав этот путь. Если Девочка из Стен потеряет стены, у нее не остается ничего.
— Тебе не интересно, будет ли эвакуироваться семья Броуди? — спросил бог, хотя и знал, что Элиза не ответит.
Она слишком устала. Руки и ноги словно вросли в землю.
Некоторое время Элиза лежала, чувствуя, как голод скручивает живот болью. Потом перестала чувствовать. Потом задремала. Но, прежде чем уснуть, она вспомнила предыдущий ураган. Тогда родители еще были с ней. Электричество отключили — и они устроили пикник прямо на крыльце перед домом, несмотря на ливень и потемневший от воды газон. Мама была уверена, что, хоть они и жили у дамбы, опасность им не грозила: сооружение было слишком крепким, чтобы сломаться, и слишком высоким, чтобы река перемахнула через него. А порывистому ветру оставалось лишь угрожающе завывать — ведь стены дома надежно укрывали их от его посяганий.
И мама оказалась права. Ураган не был так уж разрушителен: разбил на крыльце одно окно, перевернул уличную мебель да разбросал по всему двору ветки. За пару часов до того, как облака окончательно рассосались, Элиза с мамой натянули дождевики и отправились гулять по дамбе. Они стояли на самой ее вершине, раскинув руки в стороны, и падали навстречу бешено треплющему их плащи ветру, который тут же услужливо подхватывал их перегнувшиеся через край тела. Наконец его порывы стихли — и они ничком повалились в густую мокрую траву.
Когда разразится ураган, Элиза заберется обратно в свой дом и из окон верхнего этажа будет любоваться беснующейся стихией. Ураганы мало чем отличаются друг от друга. День сменяется ночью, мир вокруг меркнет. Может быть, это возвращался из прошлого тот самый ураган? Почему бы ему не быть тем же? Ослабел, покружил несколько лет над морем, набрался сил для нового броска — и решил пройтись по местам былой славы. Сейчас Элиза нуждалась в этом больше, чем когда-либо прежде.
Отец
Из коридора до комнаты Эдди доносилось бормотание заляпанного краской радио. В окно ломилось слепящее послеполуденное солнце. Ник стоял на столе, вырезая вокруг пробитых в стене дырок аккуратные прямоугольники, чтобы потом заделать их гипсокартоном. Он знал, что должен позвать мальчиков. Он не нуждался в помощи, но им стоило поприсутствовать. Пусть посмотрят, как тяжело устраняется учиненный по их вине бардак. А заодно научатся ремонтировать подобные повреждения. Хоть какая-то польза от обрушившейся на их дом катастрофы.
Сказать по правде, Ник предпочел бы работать в одиночестве. Так было легче обмануться. Представить, будто он совершенствовал, исцелял их жилище, а не заделывал недавно пробитую в стене дыру. Воображение куда податливее в уединении.
Этот человек пытался прорваться в стены только в двух местах — которые и крушил. Ник не мог не задаться вопросом, почему его выбор пал именно на комнату Эдди и кабинет. Раз уж он кого-то искал, почему не пробивал дыры беспорядочно по всему дому?
— Больной, — буркнул Ник себе под нос. Не стоило и пытаться понять его логику. Бессмысленное занятие.
Ник был убежден в своей правоте, но поймал себя на том, что, прежде чем запечатать вырезанный прямоугольник куском гипсокартона, он просунул голову в темноту, стараясь увидеть как можно больше. В ноздри ударил затхлый запах. Жадно вглядываясь в пространства между стенами, он представлял себя на месте того человека. Пытался вообразить, что творилось в его безумных мыслях.
— Оставь мою семью в чертовом покое, — проговорил он странно высоким, эхом заскакавшим по стенам голосом в пустоту, прежде чем вытащить голову.
Ник обернулся, чтобы посмотреть, не стоит ли кто-нибудь в дверях. На время работы он оставил свои очки в ванной, потому комната Эдди выглядела размытой, мелкие детали расплывались. Он покосился на гипсокартон, дрель, шпаклевку и дощечку, разложенные по ковру.
Что он сделал не так? Ни у кого из его знакомых сыновья не вели себя подобным образом. Среди его учеников встречались и нелепые, и даже откровенно странные. Но это? Ник не был даже уверен, что — «это».
— Не надо было оставлять их одних, — назидательно произнес голос жены в его голове.
Но рано или поздно это пришлось бы сделать. Где еще их оставлять, если не дома?
Ник сказал себе то, чего никогда не слышал от собственного отца. Но, был бы старик все еще жив, он наверняка согласился бы с ним. Как бы родители ни ограждали своих детей от бед, они были попросту неспособны защитить их от всего. Чем больше воды, тем сложнее удержать ее в маленьком стакане — она непременно расплескается. Все, что оставалось, — помочь этой воде найти новый резервуар.
