Элиза задыхалась. Вдруг одна стена пропала: доска с нарисованным деревом отошла от жерла шахты. Элиза потянулась в ту сторону — за голову, ухватилась за края отверстия и, извиваясь, выбралась из-под Трауста. Она вынырнула к воздуху и тусклому свету и судорожно вдохнула.
Элиза нашла опору и встала, но колени все еще подгибались. Она попыталась бежать, хотя бы развернуться, хотя бы отступить, но неожиданно покатившаяся по затоплению волна сбила ее с ног. Она упала, вода снова сомкнулась над ней, клацнув зубами брызг. Элиза лихорадочно забарахталась, поднялась и откинула залепившие глаза волосы. Стена прачечной задрожала — Трауст молотил по ней с другой стороны.
Он бушевал, через узкое отверстие, где раньше была доска, хлестали волны. Его рука шарила под водой, пытаясь нащупать ее. Элиза отошла назад. От мощных ударов его ног на стене начала трескаться штукатурка. Значит, деревянную обшивку желоба он уже проломил. Элиза выбралась из шахты через довольно узкий проход, но, раз ему удалось протиснуться даже в вырезанный в шкафу ванной лаз, вряд ли он здесь застрянет. Его шея и плечи были вдавлены в пол весом навалившегося сверху его же грузного тела, но ничто не мешало Траусту вывернуть руки, подтянуться и выбраться наружу. Беснующаяся в комнате вода превращалась в локальный шторм. Волны все с большей силой врезались в ее бедра. Элиза медленно отступала. Где ей теперь было прятаться? Как только он высвободится и поднимется на ноги, он снова кинется к ней. Четыре или пять шагов — и он схватит ее и повалит наземь. Из-под воды раздался его приглушенный вопль, будто сам дом взывал к ней. Но выныривать он не спешил.
Элиза пятилась, не отрывая взгляда от яростно сражающегося с желобом Трауста. До нее докатился еще один мощный водный поток. Казалось, волны вздыбились по всему дому. Трещина в стене разрасталась, глухой стук не прекращался, но с каждым ударом становился все тише, словно угасающее сердцебиение.
Когда Элиза, все еще пятясь, добралась до прихожей, вода уже покоилась в безмятежном штиле. На минуту она замерла, наблюдая, как на поверхности воды то один за другим, то по два за раз лопаются пузырьки воздуха. Они лопались, растворяясь в темной глади. Исчезали без следа, будто никогда и не существовали. Элиза вернулась в комнату, человек в стенах которой только что затих.
Пропадая без вести
Все мы когда-то были детьми. Все ложились в кроватки, зажмуривали глаза, а невыключенная люстра темно-красным подсвечивала проплывающие под нашими закрытыми веками узоры. Мы ждали их. Ждали, когда они наконец зайдут в наши комнаты, когда матрас у изножья кровати провалится под их весом, когда, выдавив из пружин недовольный скрип, они потянутся откинуть разметавшиеся по нашим лбам волосы. Потом мы вслушивались в удаляющиеся родительские шаги, все еще чувствуя на своих лицах их нежные поцелуи. Комнаты темнели, под веками разливался густой цвет индиго — убаюкивающий цвет сновидений.
И мы надеемся, что, навсегда покидая этот мир, испытаем именно это чувство.
Что волны потопа влажными поцелуями прижмутся к нашим лицам, подхватят нас под животы и потянут к свету. Вытолкнут наши грудные клетки, набухшие словно для еще одного, последнего вздоха, освободят нас, отшвартуют и аккуратно, с медлительностью минутной стрелки часов, перевернут на спину. Будут качать нас на своей поверхности, баюкая, будто задремавшего ребенка. Унесут прочь — туда, куда уходят отступающие воды.
Девочка вытащила его из стены. Он всплыл, но над поверхностью вспузырилась только горбом изогнутая спина, напоминая вздыбившегося из-под воды маленького кита. Она толкала его перед собой, направляя бедрами и предплечьями. Через комнаты — на улицу. Через дверь, в которую он вошел, чтобы найти ее. В мир за стенами — в откатывающееся восвояси озеро. Теперь он отступал вместе с водой: неприметная серая фигура, дрейфующая в сторону леса.
Рано или поздно его тело найдут — а может быть, он навсегда останется в списках пропавших без вести. Вариантов было немного: либо одно, либо другое. Заходящее солнце изукрасило поверхность воды огненными бликами. Она бы с наслаждением упала прямо здесь. Ушла бы под воду, позволив мрачному холоду еще раз завернуть ее в цепкое объятие.
Если бы на нее не навалилась всепоглощающая усталость. Она не была уверена, что, поддавшись этому соблазну, когда-либо сможет подняться.
Бренность всего сущего
В тот вечер, поднимаясь по лестнице, Элиза сдалась на полпути и, будто кошка, распласталась по ступенькам, прижавшись щекой к влажной жесткой деревянной поверхности. Она не представляла, сколько пролежала там. Ночь успела вступить в свои права, а вода — неохотно утечь через распахнутую входную дверь, размазав грязь и расплескав небольшие лужицы по кафельному полу. Лежать на лестнице было приятно — даже на такой узкой и жесткой. Это успокаивало. Элиза еще ни разу здесь не лежала. Никогда не обнимала ступени своего дома. Но сейчас этот жест показался ей очень важным.
Внучатые часы внизу напитались стоячей водой, будто были сбиты не из дерева, а из закаменевшей без влаги рыхлой почвы. Глянцевая поверхность помутнела, корпус выглядел размякшим и уязвимым, словно едва начавшая затягиваться рана. Цветастая стая нарисованных птиц все еще гнездилась на циферблате. Элиза гадала, как скоро они потускнеют и растрескаются под натиском искореженного водой деревянного остова часов.
Элиза все же нашла в себе силы добраться до родительской кровати. Она проспала до позднего утра, дремала под льющимся в окна солнечным светом, не обращая внимания на копошившуюся на одном из садовых деревьев белку. Она то засыпала, то просыпалась, почесывая комариные укусы и стараясь отвлечься от все чаще скручивающих живот судорог и боли в пересохшем горле. Элиза с головой зарылась под подушку. Она не торопилась вставать и заново обыскивать разрушенную кухню — Элиза еще вчера уловила, как разило из распахнутого мужчиной при обыске холодильника испускающими в парящей жаре дух скоропортящимися продуктами.
Но когда она наконец заставила себя принять вертикальное положение и сошла вниз по лестнице, необходимость искать еду и чистую воду отпала. Кое-кто уже позаботился об этом за нее. На пороге входной двери было расстелено полотенце, на котором лежали две бутылки воды, протеиновый батончик и коробка хлопьев с корицей. Элиза уставилась на оставленный ей паек.
— Броуди, — улыбнулась она.
Взяв еду, Элиза отправилась на чердак. Она смахнула с подоконника осколки стекла и позавтракала с видом на задний двор. Воображаемая миссис Лора носилась по нему, поднимая примятые стихией помидорные побеги. Толкая перед собой тачку со сломанными ветвями, мимо нее прошествовал мистер Ник. Маршалл и Эдди вдвоем тащили оставленное ураганом во дворе бревно. Чуть поодаль работали ее собственные мама и папа.
Остаток утра Элиза кружила по дому, оценивая масштабы повреждений. Она обращала внимание и на следы собственного присутствия: смятые простыни, сушащиеся на крыше джинсы, стопки книг, которые она перенесла из библиотеки на второй этаж в надежде уберечь от сырости и плесени. Элиза осознала, что с распахнутыми настежь окнами дом кажется куда меньше. Ветерок продувал его насквозь, будто здание и вовсе не стояло на его пути. В дом просачивались невесомые призраки, парили по комнатам и уползали обратно, в испещренное морщинами веток небо за окном.
