Я киваю и чувствую, что немного расслабляюсь.
– Но, – добавляет он, – я знаю, что ты не хочешь этого слышать, и мне, как учителю, больно даже намекать на это, но, может быть, Кэтрин права? Может быть, тебе вообще не стоит сейчас беспокоиться о школе? Или о чем-то еще. Может быть, это поможет тебе справиться с тревогой?
И я снова напрягаюсь. Я еще раз обнимаю его и отстраняюсь, шагая к окнам. Мы уже говорили об этом раньше.
– Может быть, – говорю я, стиснув руки по бокам. – А может быть, это только усилит мою тревогу. Никто не задумывался об этом? У меня такое чувство, будто она ждет, что я стану какой-то машиной, которая просто носится вокруг и собирает эти проклятые медальоны. И я знаю, что все это необходимо делать – особенно если на кону действительно стоят миллиарды жизней. Я имею в виду, что я не монстр.
Папа ничего не говорит, просто смотрит, как я расхаживаю.
– Ты знал… – я делаю глубокий вдох. – Ты знал, что на этой неделе я потратила пару часов на изучение законов Мэриленда о ношении пистолетов? Я собиралась записаться на обучение стрельбе из огнестрельного оружия. Но тебе придется купить пистолет, поскольку мне еще нет восемнадцати.
– Ты же ненавидишь оружие.
– Да. Я правда ненавижу оружие. Особенно пистолеты. Сама мысль о том, что мне придется прикоснуться к одному из них, приводит меня в ужас. Но то, что меня преследовал человек с пистолетом, в тот момент, когда я была безоружна, напугало меня не меньше.
Я вытираю слезу, но за ней тут же бежит вторая, поэтому я сдаюсь и даю им волю.
– И кто знает, что будет дальше, папа? Неужели я отправлюсь в Россию безоружной? А что, если у меня будет пистолет и мне придется кого-то застрелить, если я вообще смогу кого-то застрелить, и, когда я вернусь, обнаружу, что я запустила цепь событий, спровоцировав Третью мировую войну, произошедшую в 1960 году, и никто из вас никогда не родится? И что насчет всех тех людей, которые никогда не появятся на свет из-за действий, которые я уже совершила?
Я вспоминаю ролик со словами Гомера, который Трей показывал мне прошлой ночью: «Видит бог, я не хотел убивать рыбку», – и начинаю смеяться. Но этот истеричный смех пугает меня, и, видимо, папу тоже, потому что он подходит и обнимает меня. Он подводит меня к окну и раскачивает взад-вперед, пока я плачу и смеюсь одновременно.
Примерно минуту спустя он отвечает кому-то резким голосом: «Нет, не сейчас». Я не знаю, кто это был: Кэтрин или Коннор. Кто-то из них пришел с Дафной, и она игнорирует просьбу папы или, возможно, просто понимает, что это не касалось ее. Дафна никогда не оставляет в одиночестве расстроенного человека. Наверное, это хорошая привычка, потому что трудно оставаться в плохом настроении, когда она обнюхивает твою руку, пытаясь понять, как сделать лучше.
В конце концов мне удается взять себя в руки и сдержать слезы.
– Прости, пап. Что-то я расклеилась.
– Нет, это ты меня прости, – говорит он, снова притягивая меня к себе. – Мне очень жаль, что я не могу это исправить. Ни один семнадцатилетний подросток не заслуживает такого давления. Я не представляю, как ты с этим справляешься. И мне очень жаль, что меня не было рядом, когда ты проходила через все это впервые.
– Па, ты ни в чем не виноват. У тебя были и другие обязательства, и, несмотря на это, ты все равно хотел помочь. – Он знает всю историю о том, как я встретила его второе «Я», счастливо женатое и преподающее в делавэрской школе. Я не стала упоминать о пяти лишних килограммах, которые он набрал в счастливом браке, но я рассказала ему все, что помнила о двух маленьких мальчиках – Джоне и Робби. Я не знаю, помогло это ему или нет, но это была самая малость, которую я могла сделать, чтобы вернуть этих детей из небытия.
– Ты когда-нибудь думал о той, другой, жизни, папа? Жаль, что у меня не было времени узнать ее фамилию.
– Что? Чью фамилию?
– Твоей Эмили из другой временной линии. Я имела в виду, может быть, она не замужем и, возможно…
– Эй, эй… нет. Нет, Кейт. У меня есть Сара в этой временной линии, и я счастлив этому. – Он крепко сжимает мое плечо. – А еще у меня есть ты в этой временной линии, что делает меня еще счастливее.
Мы оба молчим с минуту, а потом он говорит:
– Честно говоря, Кейт, я не очень много думал об этой истории. То есть что, если бы я рассказал тебе какую-нибудь историю о том, как ты решила продолжить уроки фортепиано, когда тебе было девять…
– Этого бы не случилось ни в какой из временных линий, папа.
– …И стала семнадцатилетней артисткой, играющей в Карнеги-холле? Ты бы потратила время, зацикливаясь на этом потерянном будущем?
Мне не приходится долго думать над ответом.
– Нет, но я бы не хотела такого будущего. Я ненавидела репетиции и концерты, поэтому нет. Но это не одно и то же. Ты, казалось, был очень счастлив.
– Я очень счастлив и в этой временной линии. Конечно, я не танцую от счастья прямо сейчас, но это потому, что мой ребенок несет на своих плечах всю тяжесть мира – я это серьезно – и я не могу ничем помочь. Но я все еще лелею надежду, что когда-нибудь снова буду по-настоящему счастлив. Так что нет, Кейт. Я не собираюсь думать ночами об этом альтернативном будущем. Если это одна из тех вещей, что тяготят тебя прямо сейчас, то понапрасну.
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть ему прямо в глаза, и убеждаюсь, что он говорит мне правду.
– О’кей. Но вернемся к тому, с чего начался весь этот крах, то, что помогло мне пережить перемещение в 1893 год, было осознание того, что это был единственный способ вернуть мою жизнь – или, по крайней мере, вернуть тебя, маму и Кэтрин.
После короткой паузы он немного неуверенно произносит:
– И Трея?
– Да, – я думала именно об этом, но решила обойти весь этот разговор-с-папой-о-моей-личной-жизни. – Три из четырех – неплохо. И я не собираюсь останавливаться, пока не получу четыре из четырех.
Он притягивает меня к себе и целует в лоб.
– Дай ему время, Кэти.
– В этом-то и проблема. Я хочу дать ему время. Я хочу проводить с ним время. Я хочу видеть его в школе и общаться с ним, потому что у нас есть связь. Может быть, она не очевидна, но я чувствую ее…
Я вздыхаю. Мне очень трудно это осознать, не говоря уже о том, чтобы выразить словами.
– Наверное… в прошлый раз у меня не было выбора. Я должна была четко выстроить хронологию, чтобы вернуть свою жизнь, и у меня был хотя бы небольшой шанс вернуть Трея. И у меня была конкретная, четкая задача – спасти Кэтрин на ярмарке. Как оказалось, это было не так уж просто, но, по крайней мере, я могла… концептуализировать это, понимаешь?
Он кивает, и я продолжаю:
– Тем не менее на этот раз я вроде как довольна временной линией, в которой нахожусь сейчас. У нас с Треем все не так, как было, и не так, как я хотела бы, но, думаю, что в конце концов у нас что-то получится. То, что планируют Сол и киристы – огромное, аморфное зло, которое я никак не могу определить. Я вообще не знаю, где все остальные медальоны, и даже после того, как мы их найдем, нам все равно придется заставить Сола, Пруденс и, возможно, Саймона, отдать нам их ключи. Пруденс предупредила меня, чтобы я больше не вмешивалась, и каждым своим действием я будто дразню зверя, понимаешь? Напрашиваюсь на неприятности. Часть меня хочет просто затаиться на некоторое время, жить своей жизнью и надеяться, что, возможно, она ослабит свою бдительность.
