Я думаю, что надо было послать к ней лодку; и в последние секунды жизни, которая принадлежала мне и моей жене, мои пальцы узнают цепочку с якорем, и я понимаю: я должен был послать к ней лодку и чтобы с носа кричали те слова. Чтобы она знала.
На лестнице, где светло и сыро, я достаю цепочку из кармана Билловых штанов, смотрю на нее, потом перевожу взгляд на него, потом обратно и пытаюсь осмыслить то, что было бы очевидно любому мужчине, но что мне кажется невозможным обманом, слишком разрушительной ложью, цепочкой событий, которые я не замечал.
Созвездия сошли с места. Небо рухнуло. Этого человека я считал своим другом.
22. Билл
Серебряный человек
Акулы пустые. Вот почему они пугают. Внутри них нет ничего теплого; это холодные гладкие торпеды с подкожным жиром, жаберными щелями и зубами. Жир и зубы, вот и все; сочетание скользкого и острого — как иголки в миске с творогом.
Я как-то видел самца акулы. Был обычный день. Я сидел и рыбачил, и тут внезапно появился он — большой серый овал, по форме похожий на таблетки, которые Дженни дает мне, когда я не могу уснуть, — он плыл ко мне сквозь воду, твердый, как брусок мыла. Само собой, я быстро смотал удочку, но он просто покружил вокруг башни и уплыл. Я принял его за китовую акулу, но Артур сказал, что это людоед. Артур лучше в этом разбирается. На соседних маяках его тоже видели.
Когда я сошел на берег и рассказал Дженни, она схватила меня за руку и, дыша вином, потребовала: «Билл, обещай мне, что ты больше не будешь рыбачить на площадке». Потом весь вечер она смотрела на меня жалобными глазами.
Я не сказал ей, что не страх у меня вызвал этот самец акулы, а восхищение. Если у него есть семья, он ее не знает. Если у него есть друзья, он их оставил. Если у него была жена, он ее уже сожрал.
* * *
Сорок пять дней на башне
Посреди недели пришел шторм. Иногда можно видеть издалека, как он приближается, как на башню надвигаются гигантские облака, но в другой раз дождь и ветер обрушиваются из ниоткуда. Ты завтракаешь на кухне, и вдруг в окно летят брызги воды.
— Проклятье, — говорит Винс, который обычно сохраняет хладнокровие, но я заметил, что сейчас он курит больше сигарет, чем обычно. Даже с закрытыми ставнями грохот ужасный. Дождь бьет по стеклу, ветер воет, и море, рассеченное волнами, приобретает тошнотворный цвет, как будто кто-то налил в него слишком много молока. Башня сотрясается, вибрирует с основания до верха — странное чувство, как будто мы в потоке электричества, текущем сквозь нас от пяток до макушки. Невозможно поверить, что мы устоим.
Артур читает старый экземпляр National Geographic. Он не тревожится. После произошедшего с ним он мало чего боится по большому счету. Поэтому я не чувствую себя виноватым. И Хелен тоже не должна. Он уже пережил худшее.
Обычно в плохую погоду Артур находит успокаивающие слова, например, рассказывает, чему научились инженеры на строительстве смитсоновских башен и что маяки по всему миру строились и обрушивались, снова строились и обрушивались, пока их не научились делать как надо, с ласточкиными хвостами, металлическими сочленениями и гранитом, вкопанным в скалу.
В результате я только чувствую себя униженным. Как будто я до сих пор тот новичок, которого он когда-то вытащил на площадку. Артур знает все. А что знаю я?
Но сегодня он молчит. Просто читает National Geographic, один раз поднимает глаза на Винса, чтобы сказать «да» в ответ на предложение чашки чаю. Журнал, должно быть, 1965 года, если не раньше. Часы тикают. Пять минут двенадцатого. Мы курим сигарету за сигаретой, и все продолжается.
* * *
Середина дня. Наверху ГС, у него послеполуденное дежурство. Выстрелы туманной пушки оглушают. Странное занятие — управлять этой штукой; ты думаешь, что получишь передышку от однообразия, но тебе надо просто сидеть в дверях и давить на гашетку. Что может быть однообразнее? Когда туман такой густой, тот, кто несет вахту, должен давить на эту чертову гашетку каждые пять минут — и так час за часом. Остальным приходится это слушать, есть, курить, пытаться уснуть, и все это под аккомпанемент выстрелов по двенадцать раз в час. «Трайдент» выдает нам беруши на такой случай, как и семьям на береговых маяках, но это сущее наказание. Ты не можешь ничего делать, пока эта штука палит, не можешь здраво мыслить.
Активность начинается, когда тебе надо выйти на смотровую площадку, опустить кран-балку и перезарядить пушку. Ненавижу делать это, когда трясет и ветер дует так сильно, что уши болят. Даже на берегу я продолжаю слышать, как ветер продувает мою голову насквозь, вздыхает и поскрипывает в ясный день и воет в шквал. Артуру это нравится. В плохую погоду он любит выйти на смотровую площадку и наблюдать, как начинается буря. Сейчас он в фонарном отсеке, сидит на кухонной табуретке и держит палец на гашетке.
— Все в порядке, Билл?
Сирена ревет. У-у-у-у-у-у-у.
— Принес тебе чаю, — говорю я, поставив чашку у его ног. Он не обут, и у него разные носки на ногах. Он не говорит спасибо. Просто продолжает смотреть на море.
— Что на ужин? — интересуется он через минуту.
Я останавливаюсь у лестницы. Засовываю руки в карманы.
— Пудинг с говядиной и почками.
— Подходящий день для такой еды.
— На берегу было бы лучше.
Артур закуривает сигарету:
— Тебе недолго осталось.
— Тринадцать дней, — говорю я.
Тринадцать дней, и я снова ее увижу. Почувствую аромат ее волос, пахнущих гвоздикой. Когда наши губы встретились в первый раз, снежинка пролетела в луче света.
— Что ты будешь делать, когда вернешься? — спрашивает он.
— Обычные дела. Выпью пива. Посплю в нормальной кровати.
У-у-у-у-у-у-у-у.
— Передавай Хелен привет от меня, ладно?
— Обязательно.
ГС проводит большим пальцем по гашетке.
— Что было в посылке?
— В какой?
— От Дженни, которую привез Винс.
— А. Как обычно. Письмо. Конфеты.
Можно было бы покурить, но я не захватил сигареты, а Артур явно не в настроении делиться. В такую погоду с ним это бывает. Он цепенеет. Как будто наполовину не здесь. Как старик, а он и есть старик.
— Чувствую себя виноватым, — говорю я. — Она специально это делает.
— Дженни хорошая жена, Билл. Хелен не стала бы так стараться.
— Что?
Я знаю все, что делает Хелен. Или что я бы хотел, чтобы она делала и что она будет делать, скоро, как только поймет, что ничего ему не должна.
— Стараться быть хорошей женой, — отвечает Артур. — Не для меня.
