Хелен говорит, он никогда на нее не смотрит. Если бы она была моей, я бы не сводил с нее глаз. Я и так все время смотрю на нее. Исподтишка. Когда Дженни не видит. Я слежу за дверью «Адмирала», жду, пока она откроется, Хелен выйдет и начнет похлопывать по сумке в поисках ключей. Ее взгляд скользит по окну; она здоровается, и она не забыла, она думает обо мне так же, как я думаю о ней; она хочет, чтобы мы скорее были вместе. Потом Дженни кричит на меня из кухни, ругаясь, что я не слежу за ребенком, который уронил омлет на пол и уполз.
В это время Артур уже был моим ГС и все происходило у него под носом. Хелен сказала, они не прикасаются друг к другу. Не разговаривают. И он ничего не подозревает.
Иногда ты просто не можешь ничего поделать со своими чувствами. Первый раз я сказал это Хелен, когда она стояла у стиральной машины. Перед тем как мы попрощались, я сказал: «Я просто не могу ничего поделать». Дело не в Артуре, но если бы он не был женат на ней, этой проблемы бы не было. Но он женат. Они были мужем и женой, когда я еще бегал в коротких штанишках, а мой отец садился на край моей кровати и проводил ремнем по ладони.
— Жаль, что Дженни не такая независимая, — говорю я, — как Хелен.
Это вызов — произносить ее имя вслух перед ним. Мне хочется повторять его.
— Тебе нравятся независимые женщины, Билл?
— Это лучше, чем наоборот.
— Правда?
— В тот раз, когда мы ходили ужинать в Мортхэвене, — я продолжаю эту тему, просто чтобы посмотреть, как далеко мы можем зайти, — на день рождения Хелен. Она была в синем платье, которое купила в Лондоне. Мы наняли няню, отправились в «Семь сестер» и заказали рыбную тарелку.
— Я купил ей это платье.
— Оно ей шло.
— И сейчас идет.
— Хелен не понравилось вино. Но это не помешало Дженни напиться. Когда мы вернулись домой, она была расстроена и плакала. Сказала, что на фоне Хелен чувствует себя уродливой и глупой. Я сказал ей, что если бы она так не надралась, то чувствовала бы себя лучше.
— Это защитный рефлекс.
— Это опьянение.
— Почему она пьет?
— Черт меня подери, если я знаю. В любом случае она как летящая ракета. Возвращаясь на берег, я никогда не знаю, что меня ждет.
— Она тоже не знает, — говорит Артур.
— Что?
— Однажды Хелен сказала, что это словно возвращение незнакомца.
— Про меня?
Наконец Артур смотрит мне в глаза. Он докуривает сигарету до самого фильтра, зернистого и кислого.
— Нет. Про меня.
У-у-у-у-у-у-у-у.
— Чай остывает, — говорю я, пятясь.
— Иди поспи, Билл.
Он выбрасывает окурок и идет перезарядить пушку.
* * *
Сорок шесть дней
До моей вахты еще два часа. У меня внутри появилось такое чувство, или оно там уже было, это беспокойство, которое уносит меня куда-то между? Ни на землю, ни на море, ни домой и не вдаль, куда-то между, но я не знаю куда, просто дрейфую. Хелен говорит, что не стоит думать о плохом. Но иногда я просто не могу ничего поделать.
Я рассказываю ей о том, о чем никогда не говорил жене.
Например, мне было двенадцать лет, когда я увидел его. Меня подвозила наша соседка миссис Э.; ее сын учился в моем классе, редкостный засранец, надо сказать. Мои волосы еще не высохли после плавания. Я думал о жестяной коробке в оружейном сейфе нашего старика, где мой брат прятал сигареты. Я стащу одну и выкурю на крыльце до их возвращения.
У подножия холма был резкий поворот на Мортхэвен, перед которым мы сбавили скорость. И тут прямо перед нами дорогу пересек человек. Он выглядел очень странно, и я запомнил мельчайшие детали. Серебряные волосы, портфель в руке. Темные очки, несмотря на февраль и мороз. Меня поразило, что его одежда была словно не из этого времени. Это было начало пятидесятых, а покрой его костюма, такого же серебристого, как его волосы, даже такому «тупому придурку», как меня называл мой старик, показался сильно устаревшим, может быть, годов из двадцатых. Он выглядел спокойным, но целеустремленным, как будто его где-то ждали, но он не опаздывал. Мужчина скрылся в боковой улочке. Мы поехали дальше. Миссис Э. водила свой «Санбим», как девяностолетняя старушка, моргая, щурясь и уткнувшись носом в лобовое стекло. Прошло пять минут — довольно большой отрезок времени, когда едешь на машине, поэтому я не мог поверить своим глазам, когда, проезжая мимо почты, увидел этого же человека, пересекающего дорогу перед нами. Снова слева направо. Те же странные волосы и костюм, очки и портфель. Он вышел прямо из изгороди, из ниоткуда, так что миссис Э. пришлось свернуть на обочину и резко просигналить, хотя смысла в этом не было. Он не обратил на нас внимания. Ни на машину, ни на то, что его чуть не сбили. Кажется, он нас вообще не заметил.
Невозможно, чтобы он оказался здесь раньше нас. Даже если он бы он ехал на автобусе, машине и велосипеде, он не мог нас обогнать — мы бы увидели, а другой дороги в Мортхэвен нет. Он не мог прийти пешком, к этому времени он успел бы только миновать гору. Только если у него был близнец в такой же одежде с такой же походкой, только в этом случае, но в глубине души я знал, что это не так. Дело в том, что мы видели не только того же самого человека, но и тот же самый момент: он переходит дорогу слева направо, голова повернута под определенным углом, взмах портфелем, отражение зимнего солнца в очках, даже количество шагов, которые он сделал, чтобы пересечь дорогу, как будто он шел не по дороге, а по другой, невидимой поверхности, оказавшейся поверх центральной улицы, словно плохо проявленная фотография.
Миссис Э. повернулась ко мне и спросила:
— Что это было, во имя всех святых?
Что. Не кто.
До сегодняшнего дня у меня нет ответа на ее вопрос.
Я так и не рассказал об этом происшествии ни моему старику, ни братьям. Шли недели, и мужчина с портфелем стерся из моих мыслей. Я не сказал ни слова, даже когда миссис Э. неожиданно умерла, покупая утром мужу газету «Эхо долины». Продавец сказал, что она чем-то заинтересовалась, как будто увидела кого-то знакомого в окно. Газета упала на пол.
Только сейчас, двадцать три года спустя, я сижу на маяке, смотрю «Улицу Коронации» по телевизору, а Винс возится с адски пахнущим варевом из цветной капусты двумя этажами ниже, и я снова вспоминаю об этом. Здесь слишком много времени для размышлений, хотя мой старик так не считал. Воспоминания и навязчивые мысли не отпускают тебя.
Слабак, плакса; чем скорее ты окажешься на маяке, тем лучше.
Светлый глаз луны светил в окно. Странная луна. Странные мысли. Луна здесь бывает настолько яркой, что режет глаз. Ярче, чем следует, если подумать. Представьте, что луна — это солнце и весь мир вывернут наизнанку.
