— Ничего, милая, — ответила она. — Иди собирайся в школу.
По дороге в школу по радио играла Fire and Rain Джеймса Тейлора. Она вспомнила, как познакомилась с Винни, сигарету в его губах. Высадив обеих девочек, она припарковалась у «Сейнсбери» и положила голову на руль.
I always thought that I’d see you again…
[12]
От этой песни ей стало больно.
Это было в феврале 1972 года. Она пошла на вечеринку только потому, что Эрика заставила ее, хотя предпочла бы остаться дома в тапочках и посмотреть по телевизору «Перекрестки». Надеть было нечего, поэтому она покопалась в корзине для белья и нашла пару расклешенных джинсов, нуждавшихся в стирке, и облила их мамиными Rive Gauche. Меньше чем неделю назад она рассталась с парнем. «Тебе надо развеяться», — сказала Эрика. Придя, Мишель подумала: «Я видела это сто раз». Какую-то девушку тошнило в цветочный горшок у дверей, и конец ее косы прилип к губам.
— Это Винни, — сказала Эрика.
Мишель слышала о кузене-уголовнике Эрики, но только вскользь. Тогда она удивилась, почему слушала невнимательно. Винни выделялся на общем фоне — темноволосый, с крепким рукопожатием и слегка неровными зубами, придававшими ему привлекательность.
Когда Эрика ушла, он сказал:
— Michelle, ma belle… Ты напоминаешь мне об этой песне.
— Балдеешь от «Битлз»?
— Скорее от «Роллинг Стоунз».
— Мне никогда не нравилось мое имя, — призналась Мишель. — Оно напоминает мне о море. О ракушках. Море меня немного пугает. Наверное, потому что оно слишком глубокое.
Она слишком много болтает.
У Винни была славная улыбка, теплая и искренняя, озарявшая все лицо.
— Хочешь отпраздновать со мной? — спросил он.
— Что празднуем?
Он подхватил бутылку «Бейбичема».
— Пошли.
Снаружи было прохладно, девушка с косой ушла.
— Сегодня я получил работу, — сказал он. — Буду смотрителем маяка.
В темноте она могла рассмотреть его ресницы.
— Ух ты. Никогда не видела смотрителя маяка.
— Теперь видишь.
— О. И я еще говорила о море.
— Поэтому я и решил отпраздновать с тобой.
Она улыбнулась. Газировка была неприятно сладкой на вкус.
— Есть закурить? — спросила она.
Винни покопался в пиджаке.
— Травка.
Когда он зажег спичку, она увидела его ладони изнутри, и ей показалось, что это очень интимная часть тела.
— Мне всегда казалось, что смотритель маяка — это ненастоящая работа, — сказала она, желая побыть с ним подольше.
— Что такое настоящая работа?
— Не знаю. — Она передала ему косяк. — Там, где ты не бываешь один.
— Я буду не более одинок, чем сейчас.
— Ты чувствуешь себя одиноким?
Он улыбнулся ей в темноте.
— Прямо сейчас — нет.
Мишель подумала, что ее всегда влечет к плохим парням. Может быть, это есть в каждой женщине.
Сзади просигналил «Фольксваген». Женщина опустила окно и нетерпеливо окликнула ее:
— Вы уезжаете, милочка? У меня двое детей в машине.
Мишель сообразила, что припарковалась на месте для матерей с детьми.
— Да, извините. — Она сдала задом и выехала с парковки по встречке, из-за чего неприятный велосипедист прокричал ей вслед, что она слепая корова. Мигая налево на участке дороги с круговым движением, она снова увидела эту птицу, та сидела посреди островка, совершенно одна, и пялилась на нее, словно желая сказать: я буду твоей подругой.
* * *
Что-то разбудило ее посреди ночи. Ноги замерзли. На часах была половина четвертого.
Большое тело Роджера, храпящего рядом с ней, успокаивало. Она встала и набросила халат, который оказался жестким, потому что она сушила его во дворе на солнце.
Внизу в кабинете Роджера она достала спрятанную под столом папку. Роджер заставлял Мишель выбросить ее: «Зачем ты хранишь этот мусор?» Он называл это хламом, который требует слишком много ценного места (аргумент, который он не относил к хромированным антистрессовым игрушкам, разбросанным по столу).
Мишель села в кожаное кресло и открыла папку. Письма из «Трайдента» — вариации на одну и ту же тему. «Наши глубочайшие соболезнования… в шоке и смятении… если мы можем быть чем-то полезны…» Пособие в связи с тяжелой утратой — скорее плата за молчание: она будет вести себя тихо, а взамен они позаботятся о ней.
И, наконец, их вердикт: «Мы изучили все, что могли… тюрьма меняет человека… изоляция… не лучшее место для Винса в его состоянии рассудка».
Состоянии рассудка? До этого дня у Винса был самый ясный рассудок из всех, с кем ей доводилось сталкиваться.
«Интервью: 1973 год».
В неверном свете из окна Мишель склонилась над папкой и провела ногтем по корешку. Когда проводили расследование, Хелен Блэк настояла на том, чтобы получить копии всех документов. Без сомнения, «Трайдент» не хотел предоставлять ей бумаги, но у них и так не было почвы под ногами, и последнее, что им нужно было, чтобы еще ухудшить ситуацию, — это убитые горем родственники, дающие интервью прессе.
Мишель снова перечитала расшифровки интервью, слова двадцатилетней давности, оживающие на этих страницах. Хотя она хорошо знала, что там написано, ее голова заболела, а сердце заныло еще сильнее.
Она пожалела, что о Винни говорили не с ней. Они общались с вырастившей его теткой Перл. Мишель могла бы рассказать им, каким Винни был на самом деле, а не изображать его головорезом и бродягой. Если бы можно было документировать все хорошее, что в нем было…
Большую часть рассказа Перл можно было пропустить, но один кусок задевал ее каждый раз. Она как раз дошла до этого места и задержалась, перечитывая его снова и снова. Ее беспокоило свидетельство Майка Сеннера. Беспокоило все эти годы. Рыбак клялся, что он был на башне за неделю до исчезновения; он сказал, что приехал пополнить запасы воды и общался с Биллом и Винни. Они рассказали ему о неожиданном посетителе.
Почему следователи не уделили внимания этому свидетельству? Оно все объясняло, расставляло все по местам.
Часы на столе Ричарда показывали без пяти четыре. У нее закрывались глаза; скоро утро.
Она вернулась наверх и забралась в кровать, стараясь не потревожить мужа. По стене мелькнула тень, ветки деревьев тянулись сквозь занавески. Она чувствовала присутствие человека, которого любила когда-то, любила до сих пор, его призрак сидел рядом, утешая ее, и сначала ее осенило, а потом мысль исчезла и она провалилась в сон.
