Редко кто спрашивает его имя. В смерти он безымянный. Он не может быть настоящим ребенком. Не может быть Томми, потому что это значит, что никто из нас не застрахован от такого несчастья.
Да, я считаю себя матерью: мать, которая потеряла ребенка при рождении или перед его рождением, все равно остается матерью. Матери вроде меня, потерявшие ребенка, всегда спрашивают, как его зовут. Так их можно отличить от остальных. Долгое время после смерти Томми я пряталась от людей, и никто не мог понять, что со мной происходит, но потом я вступила в группу поддержки, и это принесло мне утешение. Горе может делать тебя удивительно одиноким. Не успев это осознать, ты уходишь в себя и потом можешь уже не вернуться полностью.
Мне помогли вернуться эти матери. Я бы хотела, чтобы это был Артур, но нет. В нашей группе мы называли детей «банда», мы праздновали их дни рождения, но не в трагическом смысле, а просто в знак признания. Это все, чего я хотела, — признание. Артур никогда не говорил о Томми. После похорон его имя ни разу не слетало с губ моего мужа. Он не хотел видеть его фотографии, делиться воспоминаниями. А мне, наоборот, это требовалось, чтобы чувствовать, что Томми со мной. Я не могла притворяться, будто его никогда не было.
С вами я притворялась, да. Вы не хотите спросить почему? Может, потому что вы со мной тоже притворялись — обычное дело для людей. Так легче, чем быть самим собой, так проще мириться с неизбежным. Вы знаете, что скорбь очень сильна. Я плакала, плакала и думала, что никогда не перестану. Неделями я лежала в постели, дрожа и думая, что слышу его голос, тихий шепот: «Мамочка». Так продолжалось месяцами. Горе сбивало меня с ног. Оно продолжает это делать, но теперь я чувствую его приближение и поэтому могу устоять. Раньше оно лишало меня равновесия. Я чувствую запах Томми на его вещах, и кажется нереальным, что его нет. Как это возможно, чтобы его запах был, а его самого не было? Все эти вещи ждут его, а он не возвращается. Вы понимаете, почему я держала эти мысли при себе.
Артур вернулся на «Деву» сразу после гибели Томми. Я думала, мы уйдем со службы и посвятим себя друг другу, но нет. Когда он был на маяке и я оставалась в коттедже одна, я по ошибке срезала корочки с тоста и покупала молоко, забывая, что больше некому его пить. Бутылки стояли в холодильнике много дней, потом я открывала крышки, чувствовала кислый запах и выливала молоко в раковину.
Мы с Артуром все больше отдалялись друг от друга. Я всегда недолюбливала башню, но после этого я ее возненавидела. Каждый раз, глядя на нее, я думала, какое же она чудовище. Я хотела, чтобы он утешил меня, но вместо этого он давал утешение «Деве» или она ему, и это звучит странно, но именно так я чувствовала. Я понимала, что смерть Томми выявила то, что было в нем всегда, — отстраненность. Артур сказал мне, что ни один человек в здравом уме не захочет работать смотрителем маяка. Тогда я часто вспоминала эти слова.
Я знаю, он очень любил Томми. Поэтому он так и не смог справиться с его смертью. Или скорее принять ее. Посмотреть ей в глаза, как надо поступать с такими событиями, иначе они будут преследовать вас всю жизнь и неожиданно наносить удары.
Я много раз хотела больше никогда не видеть своего мужа. Поэтому, когда они исчезли, я испугалась, что навлекла это на них своими желаниями. Ведь тогда я больше не была бы связана с маяками. Могла бы уехать от моря. Больше не надо было бы сидеть на кухне в «Адмирале», прислушиваться, как Артур сортирует свои камни или царапает карандашом по бумаге, решая кроссворд, и не понимать, почему он не может просто обнять меня и сказать, что тоскует по нашему сыну так же, как и я.
Теперь я понимаю, что Томми просто хотел быть с отцом. Артур был ему нужнее, чем мне, и это правильно, так и должно быть. Море забрало Артура, потому что в море мы потеряли нашего мальчика. Иногда море кажется мне огромным языком, слизывающим людей вокруг меня, и, если я подойду слишком близко, он лизнет и проглотит меня тоже. Поэтому я живу здесь.
Томми только что исполнилось пять лет. Летний домик был чудесным местом; он не заслуживал такой истории. Люди, которые сдали его нам, мужчина, не работавший по понедельникам, они тоже этого не заслуживали. Но случается все что угодно, в самый обыкновенный вторник, когда ты выходишь из ванной. Без предупреждения. То, о чем ты беспокоишься, обычно не происходит. По крайней мере, не так, как ты думаешь.
Наш мальчик с нетерпением ждал каникул с отцом, которого почти не видел. К этому времени Томми начал интересоваться работой Артура, его приездами и отъездами. Ему было любопытно, почему папа уплывает на лодке на маяк и возвращается с историями о штормах и контрабандистах, которые я считала большей частью вымышленными, но, может, это была правда. Томми скучал по отцу. Артур никогда не писал мне, но иногда он писал Томми, однако эти письма попадали к нам только в хорошую погоду, когда находился моряк, готовый туда отправиться. Артур писал Томми, что на закате на «Деве» загорается свет, это он говорит сыну «Спокойной ночи». Когда Артур был на башне, мы с Томми говорили о его работе, и я придумывала истории не только для Томми, но и для себя. Дети видят мир таким чудесным. Он говорил, что его папа становится солнцем, когда солнце ложится спать, и много лет спустя я думаю, что это лучшее описание.
Он утонул в лето коронации
[14]. Было прекрасное утро. Я захотела полежать в ванне после завтрака. Это была очень глубокая ванна на четырех лапах, и я отмокала в ней, пока вода не остыла, а потом я услышала крики Артура с первого этажа. Когда я вышла, он стоял в дверях, опустив руки по швам и развернув ладони к потолку. Белый как мел. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что он весь мокрый.
— Где Томми?
Но Артур просто смотрел на меня, и это было все равно как выплеснуть ведро воды в попытке разбудить слабоумного, который все равно не просыпается.
— Я потерял его, — сказал он.
— Что? — спросила я. — Где?
Мы словно говорили о ключах от автомобиля.
— В море, — ответил он.
— Где в море?
— В море, — повторил он.
Томми не умел плавать. Только с нарукавниками. Именно их я выглядывала, выйдя к этой ужасной воде; я искала красные и желтые нарукавники, которые надевал Томми. Я была уверена, что замечу их. Но не готова к тому, что увижу их на пороге рядом с резиновыми сапогами, которые мы привезли с собой, но еще не обували.
Исчез. Нет, Артур не сказал, что он исчез. Потерял.
У меня возникла иррациональная мысль, что все еще может обойтись; Томми в любой момент может выйти на пляж, течение принесет его к берегу. Но когда море делало для меня что-то хорошее?
Не знаю, что случилось потом. Должно быть, в какой-то момент мы позвали на помощь, потому что появились люди, приехала «Скорая помощь», и меня закутали в одеяло, хотя мне не было холодно.
Через два дня его тело выбросило на берег. Крошечный, посиневший, с пятнышками на коже, он был одет в зеленые плавки, которые мы купили ему в магазине четыре дня назад. Артур сказал, что пойдет на опознание, но я должна была увидеть его своими глазами. Он казался не мертвым, а спящим. Я поцеловала его в лоб, и мне показалось, что он совершенно нормальный, просто холодный. Меня сразила мысль, что душа покинула его тело, они больше не держатся за руки. Осталось только тело, а душа ушла. Кто-то найдет в этом утешение, но не я. Я тревожилась, что телу будет одиноко без души, в нем не будет света, ничего, что согреет его. Из-за мысли об одиночестве я не хотела, чтобы Томми похоронили. Это меня мучило. Я не могла избавиться от мысли, что он лежит в морге, холодный и покинутый, а потом в гробу, а в конце концов его опустят в землю. Я и сейчас думаю, если бы мы его похоронили, я бы до сих пор не могла бы спать при мысли о том, что его косточкам одиноко в земле. Мы кремировали его. Я не хотела, чтобы что-то осталось.
