— В смысле, «узость мышления»?
— А ты полагаешь всех этих народников и бомбистов гигантами мысли?
— Гигантами? Нет. Но и полными глупцами их назвать трудно.
А один августейший курсант в форме Михайловской артиллерийской академии вообще предпочел грустить о бедном двоюродном дядюшке в обществе давнего друга — одного из тех, кого можно было без всяких сомнений признать настоящим, и уж точно самого надежного. Да, подурачиться, и поболтать о всякой смешной ерунде с князем Агреневым было сложно. Ну так на это у Михаила была целая куча приятелей-ровесников, готовых поддержать в любом веселом начинании! Зато у «скучного и слишком серьезного» оружейного магната и развлечения были такие, что на их фоне привычный великокняжеский досуг выглядел скучно и пресно. Прыгнуть с парашютом с высоты в версту! Разогнать гоночный болид до ста пятидесяти верст в час! Уже трижды поучаствовать в «королевской битве» на выживание, бродя с пневматикой в руках по Лабиринту одного из «Колизеумов»! Ощущать, как кипит кровь в жилах, срывать горло в победном крике, чувствуя прожигающий разум и тело экстаз — от того, что оказался умней, хитрей, быстрей противника… После такого все эти попойки и пирушки, рауты и балы, походы к балеринкам Большого Императорского театра и флирт с придворными дамами воспринималось чем-то картонным, ненастоящим. Хорошо хоть друг научил, как получать удовольствие от участия в обязательных приемах — разбирая окружающих по степени вредности-полезности и угадывая их интерес. А то бы, пожалуй, он на этих светских мероприятиях волком выл, сходя с ума со скуки.
Впрочем, не только настоящими развлечениями был дорог молодому Романову аристократ-промышленник Агренев. Кхм, нет, ну настоящие мужские игрушки тоже были весьма важны — но все же в первую очередь Мишкин скучал по иному. Их беседы! От того, что они с князем этак непринужденно обсуждали, его иногда попросту бросало в жар. Порою сильно болели щеки и затылок от долгого смеха — однако со временем все чаще и чаще во рту возникала хинная горечь. Всего лишь от понимания, как много лжи, предательства и откровенной грязи скрывается в окружающем мире… Да что там в мире — даже просто в истории собственного рода!
— Ты про то, что с твоим дедом они успеха все же достигли? Не обижайся, Мишель, но это скорее императору Александру Второму изменила его вечная удача. Согласись, сия ветреная госпожа очень долго была благосклонна: Каракозов стрелял практически в упор, но пистоль успели сбить в сторону; в Париже поляк Березовский вполне удачно выстрелил и даже попал…
— В лошадь!
— Да, мне тоже жаль благородное животное. Продолжим: в Санкт-Петербурге покусился народоволец Соловьев — пять выстрелов из револьвера, все мимо. Провальная попытка взрыва императорского поезда под Москвой, успешный подрыв столовой в Зимнем дворце. Итоги, надеюсь, помнишь? Куча трупов, а твой дед разве что только чихнул от пыли. Скажи, а вот если дать тебе револьвер…
При виде вышагивающего им навстречу немолодого господина, ведущего под ручку нарядно одетую даму, Михаил Александрович едва заметно напрягся.
— Сколько выстрелов ты уложишь вон в то деревце?
Настороженно отступив с парковой дорожки, а после еще и проводив гуляющую парочку внимательным взглядом, великий князь слегка успокоился.
— Все шесть уложу. Так это я!
— А что мешало дилетанту Соловьеву основательно позаниматься на стрельбище?
— Ну да. Берегла судьба дедушку…
— До поры до времени. Госпожа Фортуна не любит тех, кто столь вызывающе пренебрегает ее милостью.
Намек на то, что почивший в бозе император был не самым умным человеком, его родной внук начисто проигнорировал. Во-первых, какой смысл обижаться на правду? А во-вторых, его больше интересовала троица небрежно одетых мещан, мелькнувшая вдалеке.
— И все равно не понимаю, отчего ты считаешь народовольцев недалекими.
— Потому, Мишель, что они живут в каком-то своем мире. Считают, что стоит только убить царя и дюжину-другую крупных чиновников, как в империи моментально начнутся изменения к лучшему, и народ станет носить их на руках.
Хмыкнув, брат правящего государя чуть повернул голову, отслеживая боковым зрением публику на параллельной аллее:
— А, это? Знаешь, Александэр, мне уже не раз приходила мысль…
Подметив в безопасном отдалении двух прехорошеньких девиц явно дворянского сословия, не отрывающих от него восторженного взгляда, двадцатилетний почти офицер-артиллерист горделиво приосанился. Так, самую малость.
— Н-да?
— Я о том, что известный реакционизм
[111] моего покойного папа как раз и проистекал из той печально известной ситуации, в которой на него свалилась власть.
Поправив в кармане небольшой пистолет, Михаил незаметно огляделся.
— Согласен. Так вот: утверждая об узости мышления, в первую очередь я подразумевал, что прошлое поколение бомбистов и их нынешние подражатели, по сути, являются всего лишь обыкновенными любителями. И между нами говоря, слава богу! Ежели кто-то догадается привлечь к террору десяток офицеров с боевым опытом, вот тогда наступят поистине веселые деньки. Зачем собирать адские машинки буквально на коленке и из капризной взрывчатки кустарной выделки, если можно в любом охотничьем магазине свободно купить промысловый карабин? И не рискуя ежесекундно взлететь на воздух, с сотни метров пристрелить хоть царя, хоть любого из его министров — после чего спокойно бросить оружие и уйти.
— Слово «честь» для офицеров Русской императорской армии отнюдь не пустой звук, Александэр.
— В каждом стаде можно найти паршивую овцу, Мишель. Но хорошо, допустим. Допустим, что обсуждаемые нами офицеры будут отставниками австро-венгерской армии, или английских колониальных войск. Или французских. Так лучше?
— Ты настолько не доверяешь Дворцовой страже и лейб-конвойцам?..
— Хм. А ты веришь в их способность предупредить выстрел издалека?
Скулы члена августейшей фамилии украсили некрасивые красные полосы: он слишком хорошо учился в Михайловской академии, чтобы обманываться пустыми «невозможно» или «Бог этого не допустит!»
— Собственно, не нужно даже никаких отставников с военным опытом. В империи превеликое множество мелких помещиков, любящих на досуге побродить с дробовым ружьем и поохотиться на всякую водоплавающую и летающую живность. Ты ведь видел, что делает крупная дробь или пуля Жакана с медведем?
Цвет великокняжеского лица пришел в норму, но вот крючок на воротничке пришлось расстегнуть.
— К счастью, наши помещики в основной своей массе годны лишь проживать остатки былого великолепия и жаловаться на власть, которая ничего для них не делает. Но их много, и некоторые из них весьма обижены на твоего брата.
