Сигизмунд, тиранический правитель Священной Римской империи, на Констанцском соборе поступил по-своему. Он заставил присутствовать на нем папу Иоанна XXIII и даже не потрудился пообещать ему безопасность. Святой отец неохотно отправился навстречу своей гибели, сопровождаемый, как свидетельствуют записи, тем, кто знал его еще до того, как он стал папой, Козимо Медичи, дедом Лоренцо Великолепного, который приехал в Констанц «с риском для жизни, дабы помочь защитить его; и был вынужден переодеться и бежать, когда собор низложил папу Иоанна и заключил его в тюрьму». В следующем (1416) году собор продолжил выполнение возложенной на него задачи по воссоединению христианских народов, предав сожжению соратника Гуса — Иеронима Пражского. И этот произвол, вкупе с предательством и мученичеством Гуса, спровоцировал восстание в Богемии, которое важно для нас тем, что стало первой из жестоких религиозных войн, побудивших христиан к шпионажу, убийствам и всем формам предательства, нетерпимости и очернения друг друга во всех частях мира на протяжении трех столетий.
В этот период не следует искать свидетельств деятельности секретной службы и шпионских интриг. Шпионы и убийцы, двурушники и коварные обманщики маршируют в колонне по четыре по длинным подиумам династических, религиозных или политических махинаций. Гораздо более трудной задачей является поиск великодушия и бескорыстных мотивов, любого вида патриотизма или следов простой честности. И в этом зачастую помогает секретная служба. Мысли и труды Макиавелли охватывают как раз данный период и дают нам имя, которое ложно стоит за личной хитростью и безжалостным эгоизмом. Но достойный флорентиец систематизировал все эти коварные символы веры, после чего с ним расправились самым жестоким образом. Опрометчивый заговор двух «легкомысленных молодых людей», Босколи и Каппони, привел к безвременной политической кончине Макиавелли. Его даже подвергли пыткам и слегка покалечили на дыбе, после чего он удалился в муки литературного сочинительства и создал шедевр — не об отмене пыток, а о более искусном их применении к тем, кому это необходимо.
Его родная Флоренция пережила опустошительную эпидемию чумы 1629 года, «свирепствовавшую с жестокой силой в течение многих месяцев», и стала свидетелем нововведения — своего рода санитарной секретной службы. Поскольку во время чрезвычайного положения была учреждена «коллегия здравоохранения» и ее члены требовали соблюдения санитарных норм даже от обитателей мужских и женских монастырей, церковь решила осудить санитарные правила как нечестивые. В конечном счете членам коллегии пришлось принять епитимью; в то время как доминиканские братья воспользовались эпидемией, чтобы организовать своего рода поголовный шпионаж, выпытывая обо всех домашних проблемах и добавляя общественное негодование к страданиям пораженного чумою города. Даже некоторым мудрым и набожным флорентийцам было трудно отличить одну чуму от другой.
Глава 9
Церковь и государство
Средневековые церковники, которые должны были держать свой ум настроенным на претенциозные мелочи доктрины и ритуала, нашли естественный выход для своей чрезмерной проницательности в стратегии и управлении секретной службой. На протяжении всех этих столетий мы обнаруживаем священников, искусно управляющих шпионами и светскими интриганами, до тех пор, пока разоблаченные священники и другие рецидивисты от религии не проявятся в качестве опытных практиков среди бригад дипломатических агентов, полицейских шпионов и политических заговорщиков эпохи французской революции. Тем не менее почти любой человек, обладающий крепкой психикой, дабы освободить свою совесть от смирительной рубашки религиозных обетов, или достаточной независимостью духа, чтобы избежать конформизма, может подыскать себе какую-либо ветвь секретной службы в такие неспокойные времена.
Мир Средневековья был диким и сверх всякой меры безжалостным, а также погрязшим в притворстве и недобросовестности. Короли и знатные вельможи были вспыльчивы, невыразимо жестоки и деспотичны; ряд низших духовных лиц были глупы, вероломны и развращенны или же слабы и аскетичны, тогда как епископы и князья церкви были хитрыми и алчными. Солдаты, торговые сословия и крестьянство были одинаково глупы и жестоки. Пытки и публичные казни могли быть подсунуты им в качестве хлеба и зрелищ. Средневековой церкви оставалось только поставить жестокость, сожжение и ужасные публичные казни на прочную, популярную основу экзальтированного религиозного действа. Обнаружение благочестивых оправданий садизму явилось одним из наиболее характерных достижений Средневековья по сравнению с примитивными языческими временами.
Тем не менее именно церковники, а не солдаты поддерживали ту систему расследования, которую мы называем сбором разведданных. И для средневекового ума использование шпионов и осведомителей должно было казаться сомнительно гуманной заменой надежности дыбы, раскаленных клещей или мучительной пытки водой. Там, где раньше на дыбе подвешивали какого-нибудь беззащитного мелкую сошку, шпионам приходилось платить — дорогостоящая причуда в расследовании тайн соседей, соперников и врагов. Римская церковь, разделившаяся в то время по столь многим вопросам, имела два мнения относительно сравнительных достоинств шпионажа и пыток. Но этот прокатный стан веры, испанская инквизиция, будучи приспособленной к уничтожению всякого рода сомнений, разрешила этот вопрос для себя полностью, полагаясь и на то и на другое.
Было бы нетрудно представить себе Римско-католическую церковь как прародительницу и бенефициарию системы разведки, шпионажа и пропаганды, несравненно превосходящую любую другую, обнаруженную в этих анналах. Но именно здесь мы сталкиваемся с той проверкой «конфликта» и «силы оппозиции», которая, по установленным нами стандартам, отличает выдающуюся организацию секретной службы от беспорядочного шпионажа и слежки. Не принято говорить о «смелости» охотника, который ловит в капканы мелкую дичь, или о «умелости» рыболова, который глушит рыбу в озере зарядом динамита. По этой причине не стоит особо хвалить за хитрость, тонкость или инквизиторскую проницательность людей, которые приобрели власть и могущество по той причине, что сумели получить подписанные «добровольные» признания беспомощных жертв, замученных на дыбе. Здесь можно усмотреть некоторое новшество в методе, но не величие там, где каждый закон, табу, обычай и условие были организованы таким образом, чтобы получить односторонний результат, и где карты часто оказывались краплеными и подтасованными против несговорчивых противников, которых требовалось связать, заткнуть им рот и завязать глаза, прежде чем сесть за игру.
Секретная служба церкви — за некоторыми исключениями, которые еще предстоит упомянуть, — была именно такой, вездесущей, хотя и спорадической, всегда паразитирующей на какой-нибудь тирании. Ей удавалось достигать самых разных личных целей; но сдерживало ли это или поощряло протестантизм, затормозило ли наступление реформации Лютера и Кальвина на год или хотя бы на день? Даже когда церковь раскалывалась, а осколки исчезали в туманной дымке противоречий, она продолжала прикрываться своим защитным экраном из стрелков и секретных агентов. Однако трещины становились все глубже, края разлома все более невосстановимыми, и, несмотря на весь шпионаж, костры и пытки инквизиции, последнюю защиту догмы пошатнула пытливость беспокойных умов.
