Среди азиатов, как мы уже видели, коварное искусство военной секретной службы, по-видимому, всегда считалось более общепринятым и близким по духу, поскольку великие военачальники Азии имели благоразумную склонность действовать на основании выводов своих собственных агентов. Однако в Западной Европе эпоха рыцарства привела к тому, что шпионаж приобрел дурную славу, и благородные военачальники с презрением пользовались слежкой за противником с одной лишь грубой целью — выяснить, какой силы и опасности противостояние их ждет. Знаменитый шевалье де Баярд приказал казнить военнопленных за то, что те, будучи мушкетерами, были пойманы при эксперименте с этой импортной мерзостью — порохом. И шпионов, видимо, первый раз осудили по сходному обвинению — потому, что они оказались шпионами, а не за то, что были врагами, способными держать в руках оружие.
В XVI веке такое отношение к шпионам, по крайней мере к военным, несколько смягчилось. Во Франции, например, все шпионы напрямую подчинялись верховному констеблю и «действительно пользовались определенным уважением». Это видно из известного анекдота о герцоге д'Эперноне, стойком ветеране и едва ли не одном из величайших полководцев своего времени. Ему представили человека, которого обвинили в том, что он вел себя подозрительно. Герцог приказал его обыскать, после чего пришел к выводу, что это шпион. «Черт бы меня побрал, если я не подумал, что ты всего лишь вор, — сказал д'Эпернон. — Мне следовало бы пороть тебя до тех пор, пока ты не закружишься, как волчок. Но теперь я вижу, что ты действительно честный шпион. Вот тебе два золотых. Убирайся — и скажи тем, кто тебя послал, что когда мы встретимся с ними, то их песенка будет спета».
В войнах той жестокой религиозной эпохи являлось обычным делом поощрять быструю и даже трусливую капитуляцию путем повешения самых храбрых защитников городов и крепостей, которым все же не удалось выдержать осаду. Тот самый д'Эпернон, захватив Антиб с его савойским гарнизоном, повесил двадцать два защитника города, а остальных отправил на галеры. «Маленький город Монтру» был взят и видел, как «четырнадцать его капитанов повесили, более пятидесяти солдат задушили, а пятьсот отправили на галеры». Если победоносные военачальники осмеливались демонстрировать такую не рыцарскую враждебность, то опасности, которым подвергался шпион, обычно превосходили все эти ужасы.
Голландский плотник, обронивший свои депеши
В конфликте, еще более безумно жестоком, чем религиозные войны Франции и Германии, памятная осада Алкмара в 1573 году была выдержана с помощью хитрости, которая добавляет имя Питера ван дер Мея в анналы секретной службы. Питер, плотник и патриот, внес свой гениальный и героический вклад в защиту голландских свобод. «Если я возьму Алкмар, то не оставлю в живых ни одного живого существа; нож будет приставлен к каждому горлу». Так писал испанский командующий Альба Филиппу II, который охотно соглашался, что веревка или нож — идеальное святое украшение для горла его протестантских подданных. И все же когда «разоренный и опустошенный Харлем, как пророческий призрак их собственной неминуемой судьбы, предстал перед их глазами, горстка людей, запершихся в Алкмаре», приготовилась встретить нападение испанских ветеранов Альбы. «Их главной надеждой оставалось благосклонное море. Огромные шлюзы назывались Зип и находились всего в нескольких милях отсюда. Открыв их и пробив несколько дамб, можно было попытаться заставить океан сражаться на их стороне. Чтобы добиться такого результата, требовалось согласие жителей, ибо уничтожения всех сельскохозяйственных культур было бы не избежать». Однако враги так плотно обложили Алкмар, «что осмелиться выйти из города было смертельно опасно, и поэтому было трудно найти посланника для подобной опасной миссии».
Мотли описывает, как Питер ван дер Мей добровольно вызвался на эту авантюру и как храбро и умело он выполнял свои обязанности импровизированного секретного агента. В результате губернатор Соной «открыл многие дамбы», так что земля вблизи лагеря испанцев «превращалась в болото».
Плотник-посланец вернулся с депешами, содержавшими красноречивое обещание Вильгельма Молчаливого затопить всю местность и утопить испанскую армию. Голландские посевы и скот погибли бы вместе с врагом, но Альба не хотел подвергать бюргеров такому экономическому испытанию. И вот «крепкие люди Алкмара, ликуя и издеваясь, смотрели, как испанцы сворачивают лагерь». Среди них стоял и Питер ван дер Мей. Возвращаясь в город, он умудрился потерять свои драгоценные депеши, так что их прочитал не Алкмар, а Альба. Заболоченная земля, наводнение, которым угрожал принц Оранский, хитрость с потерянными депешами сыграли решающую роль в успехе его секретной экспедиции.
Такого рода военная «секретная служба» — периодическое и импровизированное использование шпионов и тайных эмиссаров — продолжалась на протяжении всей Тридцатилетней войны, Гражданской войны в Англии и всех последующих конфликтов вплоть до XVIII века. Политический шпионаж сэра Фрэнсиса Уолсингема, кардинала Ришелье или Мазарини был поразительно развит, «современен» и почти так же эффективен и поэтому на столетие опережал свой военный аналог. Во время Тридцатилетней войны изобретательный ум Густава Адольфа изобрел примитивную дымовую завесу, которая ждала своего научного и тактического развития вплоть до мировой войны. На знаменитой переправе через реку Лех, поджигая сырую солому, шведский король создал облако дыма, которое скрыло проход его пехоты. Но несмотря на это — разгром имперцев под командованием графа фон Тилли у реки Лех считался тактическим шедевром Густава — и другие превосходные военные новшества, он, видимо, пренебрегал и не старался организовывать или совершенствовать методы шпионажа своего времени. Будучи молодым королем, путешествуя инкогнито под именем капитана Гарса, он посетил Германию и познакомился с ее народом и самой страной, в которой ему предстояло вести свои самые знаменитые кампании; но эти путешествия вряд ли можно назвать королевским ученичеством в духе Митридата или продуманной программой шпионажа и рекогносцировки по образцу Альфреда Великого.
Столь же удивительный недостаток изобретательской деятельности секретной службы наблюдался и в карьере самого талантливого конкурента Густава — Альбрехта Венцеля Эусебиуса фон Вальдштейна, больше известно нам по имени Валленштейн. Этот чех-протестант, «бич князей и солдатский кумир», в Тридцатилетней войне придал лагерю имперцев особый отпечаток своего военного гения. Он был провозглашен герцогом Фридландским, Саганским и Мекленбургским, с правом чеканки монет и выдачи дворянских патентов. И похоже, что именно он начал применять военную маскировку; но хотя его таланты принесли ему, человеку скромного происхождения, несравненное богатство и власть, он в конечном итоге пал жертвой интриг и так никогда и не овладел мастерством политического заговора.
Вдохновившись изобретением маскировки, Валленштейн укрепил плацдарм на Эльбе, где его атаковал граф Мансфельд, «один из самых замечательных солдат удачи». Будучи отбитым, Мансфельд приготовился возобновить свою атаку; и Валленштейн, узнав об этом — возможно, от шпиона, — приказал «завесить мост парусами, под прикрытием которых незаметно провел всю свою армию и напал на Мансфельда, который был разбит и потерял при этом около девяти тысяч человек». В свою бытность честолюбивым юношей, Валленштейн намеревался завоевать богатую вдову, которая была на много лет старше его, и так успешно маскировал корыстолюбивый характер своих благородных намерений, что находившаяся без ума от него зрелая наследница дала ему любовное зелье. Неумело состряпанное, оно вызвало у Валленштейна опасную болезнь, едва не сведшую его в могилу. Так что такой искусный охотник за удачей был просто обязан изобрести камуфляж.
