Шпионы Робеспьера и шпионы комитетов никогда не узнали правды о своем самом невероятном противнике, и поэтому они называли его заговором. За завесой их постоянной мистификации мы можем уловить стремительное мелькание самого главного революционного контртеррориста, чье имя следовало бы прошептать — Жан Бац.
Глава 25
Де Бац, гасконский волшебник
Ненависть роялистов к революционным лидерам Франции являлась естественным отвращением бывшего привилегированного класса к грабительским, недавно возникшим бандам. Жан де Бац, гасконский барон, был несгибаемым роялистом, который ненавидел революцию настолько долго и ожесточенно, что стал ее самым разорительным террором. С помощью бесконечной хитрости и своей собственной гасконской смеси мстительного смакования и вероломства, он вовлек себя в террористические заговоры, соперничество и даже самые худшие случаи произвола. Революционная турбулентность стала его собственной турбулентностью; ибо он поощрял любую фанатическую конвульсию и любой легкий шепот, дабы превратить малейший политический тремор в землетрясение, сотрясающее хрупкое основание государства.
Этот антиреспубликанский проект не был одним из тех, что требует нескольких недель или месяцев, как обыкновенная миссия секретной службы. В высшей степени запутанная деятельность барона длилась годами, до тех пор, пока даже он должен был задаться вопросом — как задавались вопросом магнаты Конвента, интриганы и представители Комитета общей безопасности (полицейского ведомства) и Комитета общественной безопасности (исполнительной власти), — что же являлось естественным ферментом революционной агитации, а что — контрпомехой по имени Жан Бац.
Отправной момент ловкости этого непревзойденного заговорщика, по всей видимости, заключался в открытии им практически неограниченных ресурсов. Внутренности его карманов были всегда исключительно доступны; и пока правительство в Париже страдало от хронического истощения казны, его противники никогда не переставали пухнуть от золота. Так что он с редким цинизмом не прекращал подкупать голодающих негодяев, которые были случайным подкреплением и в то же время республиканцами.
Де Бац, например, проявил свою наибольшую властность, дабы иметь абсолютный контроль над департаментом транспорта. Он даже ухитрился набрать в штат ci-devant (бывших) королевских слуг — Мэрфи, егеря последнего короля Людовика XVI, Бушери, Машера, Бланшарда, королевского кучера, Рура, бывшего охранника королевского семейства Бурбонов, домашнего слугу Хюга, все еще преданного памяти Citizen Capet (Людовика XVI). С помощью этих и многих других агентов гасконцу удалось «остановить разграбление съестных припасов Парижа и положить конец царившему там голоду».
Еще одной чертой абсолютной гениальности являлась та манера, в которой де Бац защищал себя. Его подкупы достигали такого количества шпионов и полицейских агентов, что даже в самый разгар Террора сыщики его главных врагов жили в постоянном страхе перед его арестом. Стоило опрометчивому интригану, по их же собственному недосмотру, предстать перед Фукье-Тенквилем (Fouquier-Tinville — деятель Великой французской революции, общественный обвинитель Революционного трибунала), счета были бы компрометированы и многие головы, менее прозорливые, чем гасконца, кувыркнулись бы в корзину прежде его.
Поскольку самые лучшие детективы обожали его щедрые подарки, было крайне важным, чтобы Жан де Бац оставался в живых; и единственным способом обеспечить это было сохранять ему свободу в Париже. Подкупы барона всегда оплачивались золотом и никогда ассигнациями, которые он рассматривал как идеальное платежное средство для поганых республиканцев. Сохранились подтасованные отчеты, которые до сих пор можно видеть во французских архивах, которые показывают, насколько решительно, хотя и неуклюже, шпионы комитетов защищали свои основные источники твердой наличности. В одном из этих осведомительных палимпсестов он оценивается как следующий по опасности для республики наряду с банкиром Бенуа, который назван Benoite (произносящий добро) в то время, как барон туманно представлен как Baron de Beauce — барон Бос (регион на севере Франции).
Становление заговорщика
Эта искусно достигнутая незаметность мастера республиканской оппозиции сделала его на долгие послереволюционные годы легендарной фигурой, дрейфующей среди катастроф, на которые он и не предполагал влиять. Карлайл никогда о нем не слыхал, и даже великие исторические записи Маделин не упоминают его имени. Как если бы барон де Бац, кошмар Робеспьера и реальная мотивирующая сила, стоящая за дюжиной революционных кульминаций, никогда не существовал. Таким образом, он служит нам ярчайшим примером пренебрежения историками секретных источников своих материалов, а также нежелания, с которым великие сокрытия всплывают из глубин их собственных замыслов.
Де Бац, который не был немцем, как некоторые могут подумать, происходил из благородного старинного гасконского рода. Он родился в Гуц — ныне департамент Ланды — в 1761 году и в возрасте тринадцати лет был зачислен в королевские драгуны. 8 декабря 1776 года он получил официальное назначение, но его ни разу не видели в штаб-квартире полка, нарушение достаточно вызывающее даже в те годы политической расслабленности, чтобы вынудить шевалье де Куаньи, его полковника, подписать ордер на его арест. Однако это, по всей вероятности, не возымело эффекта, если только он не появился, и Жан, по всей видимости, уже постиг искусство исчезновения.
Не будучи солдатом, он был вынужден неотступно следовать военной карьере. Так что в 1784 году мы находим его по пути в Испанию, где он попробовал более вялую рутину испанской армии и пренебрег несущественными служебными обязанностями в течение следующих трех лет. Хотелось бы представить на тот момент, что юный де Бац оставался в стороне от королевских драгун, поскольку уже находился на секретной службе в современной европейской манере, когда офицеры числились в списке, как «отставные» или даже как дезертиры, пока они не возвращались домой после иностранной шпионской миссии. Возможно, это объяснило бы переход в испанский полк, но как объяснить тот факт, что по возвращении во Францию в 1787 году, будучи повышенным до звания полковника, он немедленно вышел в отставку с сохранением половины жалованья.
Время шло с неизменно ускоряющимся ритмом политической настоятельности; и в 1789 году гасконский барон стал депутатом Генеральных штатов, а в 1792-м политическим эмигрантом в роли помощника принца Нассау. Де Бац, говорят, был настолько взволнован восстанием, произошедшим 20 июня 1792 года, что вернулся в Париж всего лишь десятью днями позже, рискуя собственной жизнью. Первого июля Людовик XVI записал в своем дневнике, что задолжал барону довольно значительную сумму денег. Де Бац, отметил он, являлся к тому же биржевым спекулянтом. Так же как доктор Бэнкрофт, он привычно совмещал это с заговорами и интригами, но барон выигрывал состояние за состоянием и щедро тратил свои фонды на дело роялистов. В этом он выделяется как непревзойденный заговорщик, который мог себе такое позволить и которому не нужно было выпрашивать субсидии у членов английского правительства.
