Жозеф Фуше сам был не менее консервативным и осмотрительным, как любой из рода Капетов. Он носил одеяние священника и тонзуру и разделял монастырскую жизнь вместе с ораторианцами, но за десять лет — в тот период своей жизни, когда не многие молодые люди могут проявлять ловкость, дальновидность или непреклонность, — он отказался от духовного сана и принесения обета. До тридцати лет он преподавал в монастырской школе, будучи наполовину священником, заточенный в монастыре, не привлекающий ничьего внимания и явно не отягощенный амбициями. Но в 1789 году политическая буря, неистовствовавшая над Францией, усилилась настолько, чтобы переметнуться от массонских клубов к уединенным кельям ораторианцев. Фуше проживал в Ньоре, Самюре, Вандоме и Париже; но для истории крайне важно то, что он находился в Аррасе, когда первая вспышка революционной молнии озарила угрюмые небеса плебейской благоприятности. Здесь он познакомился с главным инженером Лазаром Карно и еще ближе сошелся с нервозным, тонкогубым, бледнолицым и чрезвычайно амбициозным адвокатом Максимилианом де Робеспьером. Когда Робеспьера послали из Артуа в Генеральные штаты в Версале, чтобы принять участие в составлении новой конституции для королевства, не кто иной, как Фуше одолжил неимущему другу сумму, достаточную для путешествия и приобретения презентабельного платья.
Любопытство притягивало внимание всех молодых церковников к грозящему Франции сотрясению общества, ораторианцы привнесли политику в трапезные Арраса, и Фуше сделал свой первый революционный шаг. Именно он предложил послать делегацию в Генеральные штаты, дабы выразить общность священнослужителей с требованиями Third Estate (Третьего сословия). Его начальство, будучи недовольно столь спонтанной и смелой инициативой, наложило на него взыскание и перевело в церковную школу в его родном Нанте. Но один несдержанный шаг в народное брожение в тот знаменательный канун национальных метаморфоз положил конец безызвестности учителя семинарии. Ряса была отброшена в сторону, волосы отросли и покрыли тонзуру, а Жозеф Фуше стал посещать буржуазные политические собрания. Некоторое время спустя был организован клуб, и превратившийся в оратора бывший ораторианец был избран председателем Amis de la Conctitution (Друзей конституции) в Нанте.
Торговые лидеры местной коммуны были враждебно настроены против экстремистов. Фуше стал искусно балансирующим либералом. Большинство состоятельных граждан Нанта имели крупные инвестиции в колониях. И поэтому Фуше послал «решительно сформулированный меморандум» в новое французское правительство, выступающий против приостановки работорговли. Что рассердило радикалов, но принесло ему одобрение торгового класса. И чтобы закрепить свое политическое положение среди тех, кому предстояло стать его будущими избирателями, он поспешил жениться, взяв в жены некрасивую, но «обладающую весьма привлекательным приданым» девицу, дочь богатого и влиятельного буржуа.
Как только было издано предписание о выборах в Национальный конвент, Фуше провозгласил себя кандидатом. Ведя кампанию в лучшей манере современной демократии, он обещал своим потенциальным избирателям все, что, по его мнению, они могли пожелать, но, поскольку Нант по-прежнему сильно отклонялся вправо от радикальных реформ, он подчеркивал свою озабоченность «защитой коммерции, собственности и уважением законов». Он обходил нарушения старого режима, вещая об опасности беспорядков. В 1792 году его избрали и в надлежащий момент отослали в Париж, куда тремя годами ранее он помог перебраться своему теперь уже знаменитому другу, Робеспьеру. Фуше-депутат отслеживал каждый шаг на пути Фуше-якобинца, вызывающего суеверный страх призрака. Фуше — победитель Робеспьера, Фуше — министр полиции, миллионер и герцог оставался пока далеко позади среди многих отсутствующих.
Становление министром Штатов
На момент своего избрания в Национальный конвент Фуше не исполнилось еще и тридцати трех лет. Физически он выглядел непривлекательным, а в умственном отношении был осторожен, скрытен и невозмутим. Его лицо описывалось как «крайне неприятное» — узкое, угловатое и костлявое, с острым носом, тонкими, почти всегда плотно сжатыми губами и глазами за тяжелыми веками, зеленовато-серыми цвета бутылочного стекла. Тот, кто встречался с ним где-то позже в его карьере, отмечал, что краснота «его налитых кровью глаз была единственным цветовым пятном землистого лица». Но даже будучи молодым человеком, практически неизвестным депутатом из Нанта, он был таким же: бескровным и настолько костлявым, что «выглядел как привидение». Казалось, ему не хватает жизненной силы, в его глазах никогда не вспыхивали искры, а в движениях отсутствовала энергия. Однако голос его звучал твердо и выразительно, и хотя могло показаться, будто он страдает от какого-то изнурительного недуга или хронической усталости, на самом деле он был жилистым и выносливым, с удивительной способностью упорно трудиться на протяжении долгих часов.
Невозможно попытаться взвесить и сопоставить, оценить и обрисовать изменчивые аспекты карьеры Фуше. Он был одним из тех людей своего времени, которые стояли прочно, как скала, поверх зыбучих песков. Он пережил не одно «прошлое», а не менее полудюжины. Как всякий успешный политик, он был консерватором и радикалом, республиканцем и якобинцем, бонапартистом и антибонапартистом, императорской опорой и слугой роялистов — и все это в таком запутанном, удачно рассчитанном соотношении одного к другому, откуда следует сделать вывод, что он не верил никому, кроме как самому себе, и не позволял никому мешать своему тайному стремлению к власти.
По всей видимости, существует два лагеря мнений относительно этого скрытного и невероятного француза. В одном мы находим Бальзака, и, к удивлению, только его одного. В другом есть критики, которые напоминают о бойне в Леоне с картечью и дробью, о якобинце, едва не перехитрившем Робеспьера, о мастере интриг и информаторах, которые во времена Директории щедро и регулярно платили Жозефине де Богарне из фондов полиции, чтобы поочередно шпионить за де Барра и ее мужем. Если Фуше будет справедливо оценен компанией шпионов, которых он содержал, то приобретение Жозефины само по себе является убедительным доказательством его гениальности. Бальзак написал о нем как о «мрачном, глубоком и необыкновенном человеке, которого мало кто знал на самом деле. Неприметный член Национального конвента, один из самых исключительных людей своего времени и один из самых неверно истолкованных, он был вылеплен во время бурь, бушевавших тогда».
Вылеплен, да; и в своей выдающейся роли главы французской полиции он сделал очень многое, чтобы удержать самые неукротимые бури в цивилизованных границах и удержать на плаву государственный корабль, постоянно раскачиваемый воинственными амбициями. Мы с вами вскоре вновь встретимся с Фуше, с его противниками, жертвами и ловкими подчиненными, в то время как европейский мир ждет Ватерлоо.
Глава 27
Непреклонный Монгайр
За все эти столетия выявленных интриг и шпионажа найдется немного агентов секретной службы, которые не обнаруживают никаких следов искупления. Однако мы пришли к человеку, который называл себя «графом Морисом де Монгайром», чьи интриги были слишком отвратительными, чьи сделки и предательства слишком корыстными даже для века неизмеримой коррупции. Он был не способен на преданность, не важно, какое дело привлекало его на свою сторону или какой великий человек избавлял его от засасывающих словно зыбучие пески долгов. Те, кто помогали ему, приобретали лишь его мстительную враждебность. К тому же он оставался индифферентным как к публичным оскорблениям, так и к обязательствам, когда наступал момент переметнуться на другую сторону. Те, кто сталкивались с Монгайром и упоминали его в своих мемуарах, те писатели, которые с тех пор имели причину провести анализ его многоликой порочности, уступают ему полное право руководить школой шпионажа в аду, как наиболее сатанинскому шпиону, когда-либо жившему на земле.
