Современники описывают его как человека среднего роста, с мертвенно-бледным лицом и глазами, сверкающими из-под тяжелых, почти совершенно черных бровей. Нос его был длинным, подбородок «походил на носок башмака», и, видимо, одно плечо было деформировано, из-за чего он выглядел горбатым и походил на «португальского еврея». Однако исследования показали, что тюремная книга Темпла не упоминает какой-либо увечности заключенного Мориса Монгайра, но описание его брата, Гильема Оноре, изображает последнего как «горбатого с правого боку». Если бы столь злодейский персонаж, как Монгайр, оказался бы еще и горбатым, он был бы совершенно невероятным. Видимо, французское воображение, а не сама природа, превратило «этого ужасного Протея-шпиона» в вымышленного героя трагедии.
Его звали, как мы знаем, Рок Жан Габриель Морис, граф де Монгайр. Рок (Roques) весьма близко к английскому rogue — негодяй, мерзавец и может служить оправданием выбора Монгайра. Он родился в знатной, но обедневшей семье Монгайр-Лорагэ, был студентом Королевской военной школы в Сорразе, кадетом, лейб-гвардейцем Оксеруанского полка, а затем не слишком храбрым или талантливым офицером, который вышел в отставку после двух кампаний на Мартинике. Он вернулся во Францию и вскоре ухитрился пробить себе дорогу в самые привилегированные круги парижского общества. Он стал членом «маленького двора, окружавшего монсеньора Чемпиона де Сици, архиепископа Бордо, который большую часть времени проводил весьма далеко от своей паствы, в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре». Монгайр, пробиваясь вперед в свойственной ему втирающейся в доверие манере, завел знакомство с Жаком Неккером (министром финансов), знахарем анемичных французских финансов, затем женился на одной из крестниц его высокопреосвященства, прелестной девушке, только что выпущенной из монастыря и обладающей собственным состоянием, которая «была потрясена великолепным подарком от свиты его высокопреосвященства».
В этом браке родилось двое сыновей, но кроме семейного счастья Монгайр добился стремительного восхождения на политическую и экономическую вершину столицы. Во время революции он попробовал свои силы в биржевых спекуляциях. Занесенный в списки как секретный агент Бурбонов, он сыграл определенную роль в подготовке бегства короля. Если верить его собственному сообщению — что не обязательно святое писание, — он одолжил Луи XVI значительную сумму, тогда как остальная часть его состояния была щедро пожертвована интересам королевы Марии-Антуанетты, после ее заточения в Темпл.
Опасная и туманная карьера этого человека начинается приблизительно в это время. Он посетил Англию, пересек Бельгию и рискнул вернуться во Францию. И хотя его имя числилось среди беженцев, оно было удалено из знатной компании объявленных вне закона преступников — исключительный, но вполне объяснимый фавор. Не вызывает сомнения, что теперь он служил как роялистам, так и революции и был достаточно прозорливым, чтобы обзавестись влиятельным защитником. Как в противном случае он мог остаться в Париже во время Террора? Поскольку именно здесь он и находился, зачастую совсем близко, дабы наблюдать манипуляции гильотины, «когда дневной „объем продукции“ стоил хлопот».
В мае 1794 года его послали с миссией в австрийский штаб, где он был принят как личный представитель Робеспьера. Нанося визит герцогу Йоркскому, он также добился представления императору Францу II (последний император Священной Римской империи и первый император Австрии). Каким-то мистическим образом ему удалось пробраться между аванпостов двух враждебных армий, «волоча за собой бывшего священника из своей родной деревни, аббата де Монте, которого он представил как наставника своих детей». Когда герцог Йоркский отправил его в Лондон, он был принят там как общественный феномен, аристократ, уцелевший во время правления террора. Он был единственным свидетелем трагических событий, которые уже становились легендарными, постоянным объектом любопытства, принятым лучшими клубами и цитируемым во всех газетах. Ему был оказан прием Питтом, за ним посылал герцог Глостерский, принцы крови и светская знать боролись за его расположение, предлагая всяческие развлечения и устраивая приемы в его честь.
В это время им был издан памфлет, показавший его глубокую осведомленность не только в текущих событиях, но также в секретных политических мотивах современности. По чьему-то предложению — возможно, это был Питт — он вернулся в Конвент и по пути в Швейцарию возобновил старинное знакомство с однокурсником по военной школе в Сорразе, добившись с его помощью представления принцу Людовику-Жозефу Конде — французскому командующему изгнанной роялистской армии.
Подкуп Пишегрю
В то время — в январе 1795 года — маленькая армия, менее 50 тысяч изгнанников, протянулась вдоль правого берега Рейна. Она полностью состояла из добровольцев, находившихся на содержании Австрии, что означало батон «дарового хлеба», эквивалент сегодняшним двенадцати центам в день и совсем ничего офицерам. Принцесса Монако, любовница Конде, была вынуждена продать свои украшения и столовое серебро, дабы оплачивать самые настоятельные обязательства роялистского штаба. Для немецких жителей это было вызывающее недоумение чужеземное зрелище, сборище экс-судей, экс-землевладельцев, экс-офицеров и «даже буржуа, несущих ранцы пехотинцев или обращающихся со скребницей кавалериста с воодушевлением идеального равенства. Равенства с бедствием. При царившем в штабах беспорядке, они ели обыкновенный солдатский хлеб, испеченный в лагере. Роялистская армия умирала от голода…».
На противоположной стороне, по левому берегу от Юнинга до Майнца, — еще в более плачевном состоянии — находились две республиканские армии, рейнская и мозельская, которые должны были в скором времени объединиться по приказу Комитета общественной безопасности под командованием Шарля Пишегрю, прославленного завоевателя Голландии. В то время как беженцы получали свое нищенское австрийское жалованье, солдатам-патриотам платили жалованье бумажными деньгами, которые ни один окрестный нищий не согласился бы принять. У защитников Республики не имелось ни обмундирования, ни хлеба, поскольку они ничего не могли купить за ассигнации, распирающие их карманы, и им приходилось вырывать виноградные корни или собирать клевер, чтобы положить их в лагерный котел вместо овощей. Они бродили в лохмотьях, без носок и шинелей и ютились в убогих глиняных сараях. Их офицеры выглядели ненамного лучше их, будучи вынужденными продавать личные принадлежности и снаряжение, а также «лошадей и экипажи, чтобы раздобыть хоть немного твердой наличности».
Монгайр, с «проницательностью великого авантюриста… быстро оценил нелепость ситуации и стратегию, которая поспособствовала бы осуществлению его злого гения». Он предложил свои услуги принцу Конде в ведении переговоров с англичанами на предмет займа. Сам же наслаждался перспективой «великолепного переворота». Он знал, что Англия «для того, чтобы помочь всем добрым французам восстановить порядок и общественное спокойствие в родной стране» решила субсидировать армию роялистов. И пообещать принцу Конде «убедить» англичан сделать для него то, что они и так уже решили сделать, не составляло особого труда.
Принц перенес свой главный штаб в Мюльхайм в Бадене, и вот, золотая лава позарез необходимого подкрепления вулканическим потоком хлынула из Британии. И менее чем через четыре месяца доведенный до крайности Конде, — который не мог позволить себе выдать дочери сумму в 500 ливров, — стал обладателем 500 тысяч, вдобавок к погашенной задолженности и возобновлению поставок провианта своим войскам. С «изумлением», но не без тревоги, он обнаружил кредит на три с половиной миллиона, открытый на его имя для «секретных служб».
