Екатерина Сергеевна тоже прослезилась. Но чуть погодя обе успокоились. Алина Сарыгаевна первой нарушила молчание:
– Ты уж прости, я не… – не закончила она.
– Нет-нет, это ты меня прости! Я во всем виновата, не стоило поднимать эту тему. Знаю – много лет прошло, да вот только любовь к детям не имеет срока давности. И тебе всегда будет больно, несмотря на то, с каким ты достоинством держишься.
– Ты права… а ведь какой борщ у тебя вкусный! – снова заплакав от услышанного, уже прямо, чтобы не казаться жалкой, попыталась сменить тему Алина Сарыгаевна.
– Ну, успокойся, хватит, я тебе говорю, а то я сейчас тоже снова заплачу… Лучше вот что: ты почаще к нам приходи. Коли меня не будет, Лерка, знаешь, какие мясные пироги готовит? Да и не только пироги, сладости разные.
– Да, я слышала про ее вкусности, уж никак легенды про них пошли, – вытерев слезы и улыбнувшись, сказала Алина Сарыгаевна. – Да и не только про вкусности, – подмигнула она Екатерине Сергеевне.
– Ты это про что?
– Ну, если хочешь, притворяйся, а я все равно никому бы твой секрет не рассказала, – снова подмигнула Алина Сарыгаевна.
– Я не понимаю, про что ты говоришь, расскажи уже скорей, – в искреннем недоумении вопрошала Екатерина Сергеевна.
– А джигит ее видный парень, ну прям очень. Высокий, плечистый, рыжие волосы, а сам светлый, как принц из сказок! – улыбалась Алина Сарыгаевна, довольная своими, как она думала, тонкими комплиментами.
– Вот, Сарыгаевна, пришла бы тогда на праздник сватовства и не гадала бы сейчас, какой он из себя! Ах, эти слухи, слухи, что же они делают с действительностью? Вот как будто платят людям за то, что они распускают их. А, впрочем, так и есть, он плечист, высок, да вот только он совсем не принц – он сын чабана, волосы у него черные, как смола, и сам он смугл, почти как арап, – и Екатерина Сергеевна от всей души рассмеялась сказанной ею же шутке. – Ну, представила?..
– Да брось ты, Катюша, все до последнего правду кроешь! Ну, воля твоя. Знаю, что без надобности не обидишь. На праздник, сама знаешь, по какой причине не пришла – болела. А жениха все равно своими глазами видела, сегодня на «автовокзале» до твоего приглашения сидела на скамейке и видела, как он увозит ее. Знаю, древняя традиция у них такая – невесту красть. Не первый день здесь живу. А ведь молодцы, берегут традиции! А мы свои традиции почти утратили, оттого что стесняемся их, не ценим, не бережем, не дорожим… А ведь в них наше наследие заключено! Да и самих нас вон как раскидало.
– Аха-ха, Сарыгаевна как скажешь тоже! – смеялась Екатерина Сергеевна. – Есть такая у них традиция – да вот только заранее договорено было, что с рук заберут невесту. Кстати, этим летом, но позже, в конце. А ты сегодня видела ее поездку на картошку, она ведь окончила школу в этом году, и класс ее едет на природу. Она накануне, при мне, спрашивала дозволения у Афанасия, – продолжая временами посмеиваться, рассказывала Екатерина Сергеевна.
– Так ведь Леронька за руки держалась с этим джигитом, который вместе с ней в автобус сел, вот я и подумала, что любовь, – тоже улыбнулась Алина Сарыгаевна и с задумчивым видом продолжала: – К тому же из тех, кто садился в автобус, их только двое было молодых, остальные взрослые. Что же они, только вдвоем на природу поехали из класса? Да и маршрут автобуса знаю, там пятьдесят километров по грязи, и нет там никакой природы.
– Да сейчас такое время, сколько не бейся, все равно не уследишь за нравами молодежи. Вот мы с тобой вверх поехали бы, повыше, где трава, чисто и свежо, где душа и мозги отдыхают, а им, может, грязь, пыль и выхлопные газы подавай. Другие они, быть может, в том наша вина? А может, мир виноват? Его уклад жизни, который все быстрее становится, его машины, техника эта, прогресс… Меняются взгляды, интересы, развлечения. Эх, скучаю по старым временам, а к новым не могу никак привыкнуть. Да и привыкнешь только – опять что-то меняется, вот и привыкай снова и снова, и не видно конца этим изменениям! И время не на нашей стороне, его ни остановить, ни воротить и ни ускорить… Вот вроде вчера только родила, а уже замуж, в другой дом уходит, представляешь? Так и не успела ничему толком ее научить, ну ничего, муж научит, а не он, так жизнь научит!
– Ты не переживай, Сергеевна, время все перетрет; научится, привыкнет, куда денется? Там глядишь, опытной станет и сама сориентируется, как дальше жить, чему быть, а чему не быть… Главное, чтобы у Бога в милости была! А в немилость попадет – так он на награды добрым людям скуп. Хоть меня взять, всю жизнь праведно жила, даже мыслей не было постыдных, веру свою до последнего как зеницу ока хранила. А он что? В награду горем наградил, дай, думает, посмотрю, насколько вера ее сильна. Да вот только перешел черту, и чашу пустую разом переполнил… Столько лет прошло, с ним давно распрощалась, а наказание его – надежда, в груди моей все гнездится, и ничего не могу с этим поделать. А ведь надежда – эта эмоция, которая спасает по всему миру столько людей, помогает им не сдаваться в ситуациях, когда кажется, что все уже потеряно! Надежда, оправдывающая ожидание, явилась для меня проклятием, которое убивает изнутри. За что он так со мной? Зачем надежду вселил в меня, когда я больше всего на свете жажду сдаться, избавиться от нестерпимой боли?! Как он не поймет, что я давно молю о пощаде? За что шлет он на меня столь невыносимое испытание?.. Чем же я заслужила такую судьбу: одинокое сумасшествие, лишенное счастья увидеть внуков?.. – Алина Сарыгаевна едва сдерживала слезы. Временами голос ее обрывался. Она бы определенно не расчувствовалась так, если бы речь не зашла о внуках, которых она видела в своих снах, но которых еще не было наяву…
Екатерина Сергеевна была растрогана до чрезвычайности. В ней взыграло чувство жалости, и глаза увлажнились. Она бросилась к Алине Сарыгаевне, крепко прижала ту к себе и, не переставая целовать, попыталась успокоить.
– Ну-ну!.. Ах, бедняжка… Ох, уж эта проклятая жизнь! За что он так жесток с нами? Ах, Алинка, бедняжка моя… Держись, моя дорогая!..
Спустя минут пять и не без усилия с каждой стороны наступило тяжелое и неловкое молчание. Нужно отметить, что Алина Сарыгаевна, несмотря на горе и все сопутствующие ему пятилетние переживания, которые и стали причиной сегодняшней несдержанности, все же, как это обычно бывает чуть погодя, вскоре устыдилась своего поведения и даже возненавидела себя за проявленную минутную слабость.
– Ты уж прости свою малодушную подругу!.. – извинилась она, искренне веруя, что обед испорчен окончательно и бесповоротно.
– Не смей, не смей так говорить! Я тебе запрещаю, слышишь? О каком малодушии ты говоришь? Не дай Боже кому столкнуться с таким горем, никто не выдержит! Случись со мной такое, я бы померла на месте немедля… Или потеряла бы рассудок, когда ничто уже не волнует… Ах, за что так случилось? И ведь именно с тобой – с самой набожной, самой доброй и самой не заслужившей этого горя! Кругом ведь негодяи, воры, убийцы, преступники, обманщики, и заслуживших горе более, чем ты, полным-полно!.. Ах, ну за что так случилось? За что такая несправедливость?!
